– Месяц назад у меня в охране работал некий Борис, – сказал он. – Фамилии не помню, хоть убейте. Но я его уволил за нечистоплотность. Пару раз во время его дежурств в офисе из сейфа пропала круглая сумма денег... Я не исключаю, что этот человек мог выступить сегодня кем-то вроде наводчика, и произошедшее тесно связанно с его именем, а вас, вероятно, приняли за нового сотрудника службы охраны...
– Неплохая версия, – усмехнулся Гуров. Он допил кофе и отставил в сторону пустую чашку. Склонился над шахматной доской и вновь определил белого короля в шаховое положение. Последний уже практически был загнан в угол. У него оставался один-единственный ход для отступления. Предугадать дальнейшее развитие партии было несложно. – Еще один вопрос. Что вас связывает с родильным отделением первой городской больницы?
– С родильным отделением? То же, что и вас, и всех нас может связывать с родильным отделением, – попытался отшутиться Доронин, но на этот раз шутка ему явно не удалась. – Я не понимаю, полковник, что вас заставляет задавать мне подобные вопросы. Фонд уже более десяти лет служит на поприще социальных программ поддержки детей-сирот. Дело в том, что мы стараемся сопровождать ребенка от самого рождения до момента его усыновления и принятия в семью, на попечение приемных родителей. Очень часто, при рождении неполноценного ребенка, роженицы отказываются от таких детей прямо в родильном доме. Связи фондов, подобных нашему, с родильными домами – это необходимое и даже неизбежное сотрудничество.
Критическое положение на доске Альберт тоже прочел за раз. Без особого энтузиазма он сделал единственно возможный ход и грустно вскинул глаза на полковника. Гуров прицельно смотрел в лицо собеседнику.
– Дело в том, что в одном деле у нас фигурировала клиентка этого родильного отделения, которая подала жалобу на заведующую Юлию Владимировну Завладскую. Она сама принимала сложные роды, во время которых ребенку была нанесена небольшая травма. – Полковник решил напоследок подпустить в разговор немного блефа. – Завладская довольно странно повела себя в этом деле... Вместо того чтобы взять ответственность за произошедшее, она отстранилась, а в конечном итоге дело вовсе было спущено на тормозах...
Доронин широко зевнул, не в силах сдержать себя. Нервы его были на пределе.
– Трудно сказать, что там за дела, – буквально выдавил из себя Альберт. – Думаю, что мало чем могу вам помочь в этом вопросе. Я, разумеется, знаком с Завладской. Нас с ней связывает тесное сотрудничество. Она никогда меня не подводила, а по-человечески она, по-моему, очень отзывчива и добра. Но больше ничего не смогу вам сказать. Мы никогда не общались в неформальной обстановке...
Гурову стало понятно, что Доронин больше не скажет ничего такого, что могло бы пролить свет на интересующий сыщика вопрос. Но сама личность этого человека оставалась для полковника не менее загадочной, чем связь между «Эдельвейсом» и родильным отделением первой городской больницы.
– Ясно. Кстати, вам мат, Альберт Николаевич, – Гуров даже не стал делать завершающий ход слоном. Партия между ними так и осталась в предматовой ситуации.
Доронин согласно кивнул. Полковник решительно поднялся на ноги.
Вторник. 15 часов 6 минут
Из бокового кармана пиджака, висевшего на вешалке, Крячко достал новую обойму и перезарядил пистолет. Аккуратно положил его на стол рядом с мобильным телефоном. Вытер кровь тыльной стороной ладони с разодранной щеки. Чувство досады не оставляло его. Второй прокол за день. Да что там за день, за каких-то пару часов. И больше всего Станислав злился на самого себя, а не на людей из фонда, не на Завладскую. Только на себя. А с другой стороны, что он мог изменить сейчас? Для чего теперь это самоедство? Полковник развернулся. Юля лежала на полу лицом вверх и продолжала плакать. Слез уже не было, но ее хрупкие плечи сотрясались в беззвучных рыданиях. Крячко запахнул халат, подошел к ней и опустился на колени. Ласково провел рукой по растрепавшимся светлым волосам. В приступе истерики заколка слетела и теперь валялась неподалеку.
– Ну, все, успокойся, – как можно более ласково произнес Станислав. Прежнего раздражения в его голосе уже не было. – Они уехали. Тебе ничего не грозит.
– Я не хочу, Стасик, – в который уже раз за последнее время сказала она, словно эти слова были записаны на магнитофонную пленку. – Я не хочу умирать.
– Ты не умрешь. Я тебе обещал. А я никогда не нарушаю данное кому-либо обещание. Тем более я ни за что не нарушу обещание, данное тебе. Ты не умрешь...
– Мне очень-очень страшно, Стасик.
– Успокойся.
Похоже, что у нее в памяти не отложился эпизод, когда Крячко ударил ее по лицу. А пощечина вышла весьма хлесткой. На левой щеке Завладской до сих пор алел след от широкой руки полковника. Но она ничего не сказала по этому поводу. Не обратила внимания? Или просто решила не затрагивать эту тему?
– Не бросай меня!