Убийство Михоэлса

— Лина Соломоновна, я вас умоляю! — взмолился Фефер. — Какое это имеет значение?

— Очень большое, — возразила Штерн. — До тридцати семи лет я прожила в Женеве, но в Лондоне бывала довольно часто и неплохо знаю этот город. Если погромы произошли в Челси или в Блумсбери — значит, в них принимали участие буржуа. Если в Уайтчепеле — значит, пролетарии. А если в районе порта — это, скорее всего, дело рук пьяной матросни или обыкновенного хулиганья. Мы заявляем протест, так мы должны знать, кому мы его заявляем.

— Мы не просто заявляем протест. Мы принимаем воззвание ко всем демократическим силам мира с призывом сказать «нет» любым проявлениям антисемитизма!

— Тем более. Мне хочется знать, есть ли у нас более точные сведения о характере этих погромов. Если мы собираемся предпринять такой серьезный шаг, нам просто необходимо иметь самые подробные сведения о событиях в Англии. Меня интересует, из каких источников они получены.

— Они получены из информации ТАСС. Вы не доверяете этому источнику? — обозлился Фефер.

— Не приписывайте мне то, чего я не говорила, — парировала Штерн.

— Мы имеем право и должны протестовать против любых проявлений антисемитизма, — заметил дипломатичный Юзефович. — Где бы они ни происходили и в чем бы ни проявлялись.

— Согласна. Но и в этом случае мы поступаем неправильно…

— Лина Соломоновна, — вмешался Михоэлс. — Если вы хотите выступить, выходите сюда и говорите.

Штерн подошла к столу президиума. Маленькая, толстая, старая еврейка с седыми волосами и большим носом. Михоэлс только головой покачал. Тетя Хася из Жмеринки, а не академик, дважды кавалер ордена Ленина, лауреат Сталинской премии. И акцент местечковой еврейки. И сама манера встревать в спор. Одесский Привоз!

— Я вам объясню, почему мы поступаем неправильно, — продолжала Штерн. — Особенно если Брегман перестанет читать газету, а Маркиш не будет рассказывать Галкину анекдоты. Когда Еврейский комитет выступает в защиту евреев, это означает, что евреи заступаются за своих. Но кроме Еврейского антифашистского комитета, существуют и другие антифашистские организации: Антифашистский комитет советских ученых, Антифашистский комитет советских женщин, Антифашистский комитет советской молодежи, Славянский антифашистский комитет. Мне думается, наш протест должен быть не только против погромов. Если мы будем протестовать как евреи против еврейских погромов, то этот документ будет звучать не с той силой, с какой ему следует звучать. Нужно объединиться с этими антифашистскими комитетами, чтобы они также подписали воззвание или протест, тогда наш голос будет звучать против реакции вообще, против возрождения фашизма в любых его формах. Вы согласны со мной, Соломон Михайлович? — обернулась она к Михоэлсу.

— Вполне, — кивнул он. — С одной поправкой. Все антифашистские комитеты — женщин, ученых, молодежи — слились в Советский комитет защиты мира.

— А почему мы не слились? — удивилась Штерн.

— Кому-то же нужно бороться с антисемитизмом. Вот давайте и будем бороться. Предлагаю проголосовать за резолюцию и разойтись с чувством глубокого удовлетворения.

— Я извиняюсь. Я не часто бываю на президиуме, но хочу спросить: мы здесь «галочки» ставим или занимаемся делом? Если мы занимаемся делом, так давайте заниматься делом. Очень легко бороться с антисемитизмом в Англии, где его не очень-то есть. А еще легче — в Швейцарии, где его совсем нет, это я могу вам сказать совершенно точно. Не правильнее ли будет начать с себя?

— Лина Соломоновна, — перебил ее Михоэлс. — В повестке дня у нас: «О погромах в Англии». Прошу вас не отклоняться от темы.

— А я все-таки отклонюсь.

— В таком случае я вынужден лишить вас слова.

— В таком случае я не понимаю, что мне здесь делать!

Штерн круто повернулась и пошла к выходу.

— Лина Соломоновна, я настоятельно прошу вас остаться!

Она остановилась у двери.

— Я останусь. При одном условии: вы дадите мне возможность сказать то, что я считаю нужным.

— Ладно, дам, — со вздохом согласился Михоэлс и обернулся к стенографисткам: — Девушки, пойдите в буфет, попейте чаю. У нас сейчас разговор не по теме.

— Заседания президиума должны идти под стенограмму, — напомнил Фефер. — Это записано в нашем регламенте.

— Я тоже настаиваю, чтобы мои слова были занесены в протокол, — поддержала его Штерн. — Если этот протокол для начальства — пусть оно знает, что нас заботит. Если для потомков — пусть знают потомки. Могу я говорить?

— А могу я сказать вам «нет»?