Убийство Михоэлса

Дополнение.

Сегодня утром, когда я закончил составление настоящего отчета, ко мне в кабинет вновь пришел М. У него был чрезвычайно озабоченный и удрученный вид. Он сказал, что очень просит меня забыть о нашем вчерашнем разговоре, что он поддался минутному тяжелому настроению и очень сожалеет об этом. Ему не следовало обращаться ко мне за помощью в вопросе, повлиять на решение которого не в его силах. На протяжении всей истории, сказал М., евреи всегда были средством, и с этим, видимо, ничего не поделаешь, остается только смириться.

Я заверил М., что у меня и в мыслях не было воспринимать серьезно вчерашнюю беседу, что я воспринял ее с самого начала как попытку М. отвести душу, что я тронут его доверием и он может рассчитывать на мое молчание. Я также сказал, что мне было очень интересно поговорить с человеком с таким глубоким и своеобразным мышлением, и спросил, что он имел в виду, говоря о спектакле, который был уже сыгран в доисторические времена и в фашистской Германии и который теперь хотят поставить в Советском Союзе. М. ответил, что у этого спектакля очень простой сюжет: сначала евреев зовут, как друзей, а потом превращают в рабов и заложников. М. сказал, что не помнит, что он наболтал про Советский Союз, но если его попытаются поставить и здесь, закончится все той же трагедией. Не только для евреев. Для всех.

М. поблагодарил меня за понимание, еще раз извинился и попросил разрешения воспользоваться моим телефоном. Дозвонившись до приемной начальника Совинформбюро, он представился и попросил соединить его с Лозовским. Он сказал Лозовскому, что все обдумал и просит передать человеку, который ждет от него ответа, что его ответ „да“.

После этого М. попрощался со мной и направился в приемную ЕАК, где его уже ждала большая очередь посетителей…»

V

— Не понимаю. — Сталин помолчал и повторил с раздражением: — Не понимаю!

Он подождал, пока Молотов дочитает спецдонесение доктора Брауна. Спросил:

— Ты понимаешь?

— Не все. Он не мог не догадываться, что Хейфец — кадровый работник госбезопасности. Наверняка догадывался.

— Он не догадывался, — поправил Сталин. — Он знал это совершенно точно. И все-таки пришел к нему!

— Непонятно, — согласился Молотов. — Поступок самоубийственный. Ни один человек в здравом уме на него не решится. Михоэлсу не откажешь в умении рассуждать здраво и точно оценивать ситуацию. Остается предположить, что это был просто нервный срыв. Захотелось облегчить душу. Напился, наговорил лишнего. Потом проспался, опомнился.

— Сам-то ты веришь в это? — спросил Сталин.

— Не очень. Но в жизни человек достаточно часто поступает глупо и нелогично.

— Это ты правильно сказал, правильно, — покивал Сталин. — Даже умные люди делают глупости. И гораздо чаще, чем можно было бы ожидать. Но вот насчет напился…

Сталин вызвал Поскребышева:

— Ты когда-то готовил мне «объективку» на Михоэлса. Где она?

— В архиве, товарищ Сталин. Найти?

— Ладно, не нужно, я и так помню. Можешь идти.

Поскребышев вышел.

— Там вот что было, — продолжал Сталин. — «К спиртному неравнодушен. Может перепить Фадеева и Толстого. При этом человеческого облика никогда не теряет». А перепить Фадеева — тут бутылкой не обойдешься, даже двумя. А сколько он выпил с Хейфецем? Меньше бутылки.