Убийство как одно из изящных искусств

Прежде всего, несколько слов о месте действия. Ратклиффская дорога — это оживленная магистраль в хаотически застроенном квартале на востоке Лондона — в морской его части; в те годы (а именно в 1812-м) район этот был чрезвычайно опасен: института полиции как такового еще не существовало — а сыскное ведомство на Боу-стрит, славное своими специфическими достижениями, совершенно не справлялось с насущными потребностями громадной столицы. Заезжим иностранцем мог считаться чуть ли не всякий третий. Матросы-индийцы, китайцы, мавры, негры попадались на каждом шагу. Носители тюрбанов, беретов и шляп всевозможнейших фасонов могли таить под ними поползновение к бандитизму любого сорта: их прошлое было непроницаемо для европейцев; кроме того, известно, что морской флот цивилизованных стран (а в период военных действий — преимущественно торговый флот) служил надежным прибежищем для самого разношерстного преступного сброда, имевшего веские основания хоть на какое-то время укрыться подальше от зорких глаз правосудия. Иные представители этого сословия действительно обладали приличной матросской сноровкой, однако почти всегда — и особенно если шла война — составляли лишь nucleus [ядро (лат.)] судового экипажа, а в основном туда набирались неопытные сухопутные жители. Джон Уильямс, однако, нанимавшийся неоднократно матросом на торговые судна Ост-Индской компании[144] и на другие корабли, был, вероятно, очень опытным моряком. Он, бесспорно, отличался ловкостью и сметливостью, находчиво одолевал внезапные сложности и гибко приспосабливался ко всем превратностям социальной жизни. Уильямс был среднего роста (пять футов семь с половиной или восемь дюймов), не атлет, но крепкого, мускулистого телосложения, без единой жиринки. Дама, присутствовавшая на допросе (кажется, в полицейском управлении Темзы), уверяла меня, что волосы Уильямса имели необыкновенный ярко-желтый цвет — напоминающий кожуру не то лимона, не то апельсина. Уильямс бывал в Индии — главным образом в Бенгале[145] и Мадрасе[146], но ступал и на берега Инда[147]. Хорошо известно, что в Пенджабе лошадей, принадлежащих высшим кастам, нередко раскрашивают в различные цвета — пурпурный, голубой, малиновый, зеленый; мне пришло в голову, что Уильямс, с целью маскировки, перенял обычай Лахора[148] и Сринагара[149] — и потому цвет его волос мог быть не совсем естественным. В остальном он выглядел вполне заурядным — и, судя по гипсовому слепку, приобретенному мной в Лондоне, я бы сказал, довольно ничтожным. Примечательным было, впрочем, свойство, согласующееся с мнением о присущем ему тигрином характере: бескровное лицо его неизменно сохраняло пугающе мертвенную бледность. «Похоже было на то, — говорила мне дама, — будто в жилах у него текла не алая кровь, способная залить щеки краской стыда, гнева или жалости, но зеленоватая жидкость вроде сока растений, несовместная с током, что исторгает человеческое сердце». Глаза Уильямса казались тусклыми и остекленевшими, словно блеск их сосредоточился на преследовании далекой воображаемой жертвы. Вид Уильямса мог только отталкивать, но, с другой стороны, многие единодушные свидетельства, а также безмолвные, однако неопровержимые факты согласно указывали на елейность и льстивую вкрадчивость его повадки, которые противостояли его отвратительной внешности и даже помогали ему снискать расположение неискушенных молодых женщин.

Например, некая кроткая девушка, несомненно, назначенная Уильямсом в жертвы, поведала на следствии, как однажды, сидя с ней наедине, он спросил: «А что, мисс Р., появись я в полночь в вашей постели с мясницким ножом в руке, как бы вы себя повели?». Доверчивая девушка ответила: «О, мистер Уильямс, окажись на вашем месте любой другой, я бы очень перепугалась. Но стоило бы мне только услышать ваш голос — я бы враз успокоилась». Бедняжка! Будь портрет мистера Уильямса очерчен более подробно и своевременно доведен до ее сознания, она не преминула бы подметить странность его трупного облика и услышала бы такие зловещие нотки в его голосе, какие навеки лишили бы ее душевного равновесия. Однако лишь события самого устрашающего размаха могли способствовать разоблачению мистера Джона Уильямса.