Убийства в Полянске

Нечего и говорить, что на другой день в деревне только и судачили об убийстве. Высказывались самые нелепые предположения, вплоть до того, что Тишкина сошла с ума и сама себя придушила. Эту мысль толкнул Дудкин. На вопрос Цепкиной, отчего Тишкина могла сойти с ума за несколько часов, музыкант лишь развел руками.

– А я почем знаю, – сказал он. – Но зато это объясняет, как «Орленок» попал к крашеной. Если бы была в своем уме, то сидела бы дома. – И с этими словами в упоении от своего объяснения он с важным видом взглянул на Цепкину.

– Дураком ты был, дураком и останешься, – отрезала Пелагея Егоровна и прошла мимо.

Михаил Антонович Симагин был абсолютно убежден, что смерть Тишкиной – дело рук Женщины в белом.

– Помяните мое слово, – говорил он всем, кого встречал, – Шельма зря болтать не станет. Уже не раз по ее словам выходило и как быстро на этот раз сбылось.

– Да, – покачал головой Фёдоров, – Люба вот мне не верит, а я-то знаю, что Шельма не соврет. Надо и следователю об этом сказать, хотя он вряд ли поверит.

– А следователь вроде ничего, человек хороший, – сказал Симагин.

– Все они хорошие до поры до времени, – проворчал Фёдоров. – Тут, когда кража была, приезжал один, в очках и портрет интеллигентный, а что толку-то, потоптался день-два и уехал ни с чем. Вот она, наша милиция!

Симагин согласно кивнул и предложил Фёдорову папиросу. Глубоко затянувшись, Фёдоров сказал:

– Если он меня вызовет, я ему вот что скажу: «Езжай домой, мил человек. Дело это дьявольское, не твоего ума».

– Так он и поедет, как же, – протянул Симагин.

– Если умный, то поедет.

– Почему это?

– Умные стариков слушают, а мы, старики, кое-что понимаем.

– Да, это верно, – подтвердил Симагин и сказал: – А что, Николай, заглянем к тебе, пока не вызвали.

– Дельная мысль, – согласился Фёдоров, – а то ты давно к нам уже носа не кажешь.

И друзья отправились к Фёдорову.

К Анне Петровне Дочкиной, жившей через дом от Тишкиной, весь вечер и все следующее утро приставали с расспросами, не видела ли она чего или не слышала. Дочкину, которая всегда чуралась всяких сплетен и кривотолков, безумно это раздражало.

– Ну не знаю я, ничего не слышала и не видела, – уже в пятый раз устало говорила она Ленке, самой упорной из всех. – Сколько раз можно повторять?

– Вот были бы вы чуточку любопытнее, глядишь, и заметили бы что. Ведь Алену-то рядом с вами убили.

– Что делать, такая уж я уродилась, – нетерпеливо ответила Дочкина, не зная, как отвязаться от надоедливой сплетницы.

«Странно, – подумала Ленка, – похоже, её совсем не интересует убийство. Подозрительно это, хотя, впрочем, она всегда такая была. Живет как в воду опущенная». Тут Ленка заметила Бочкина и, к невыразимому облегчению Анны Петровны, поспешила ему навстречу.

Несмотря на то что в деревне высказывались разные мнения об убийстве и даже строились версии, порой фантастические, большинство считало, что убийство – дело рук родственников, вместе взятых или кого-то одного.

– Вы только посмотрите на его жену, – захлёбывалась Тарасова. – Да у неё на лице торжество написано. Рада небось, что от свекрови освободилась. А племянник? – продолжала она бушевать. – Это же настоящий разбойник с большой дороги. Ему дай в руки нож, так он тебя убьёт за грош.

Её собеседница Таисия Игнатьевна Сапфирова с интересом слушала эту пламенную тираду. «Чего она так волнуется? – удивлялась старушка, – это на неё не похоже. Второй раз за два дня уже срывается. Видать, нервы, хотя будут тут нервы, когда у тебя в доме труп».

Тарасова тем временем продолжала свою обвинительную речь:

– Он мне давно подозрительным казался, морда бандитская. Знаю, меня он терпеть не может, вот он и приволок Алену ко мне домой, чтобы меня заподозрили. Слава богу, люди знают, что это не я. Послал же Господь со мной Зою. Вся их семейка такая. Готовы друг друга со света сжить. Родственнички.

Таисия Игнатьевна молчала и, лишь когда Тарасова наконец выговорилась, сказала:

– Я бы пока не стала никого обвинять.

– А я так непременно добьюсь, чтобы следователь из них, подлецов, всю душу вытряс.

– Сын-то, кажется, расстроился, по всему видно, любил мать, – осторожно вставила Сапфирова.

– Насчет него не знаю, может, и так, но остальным в тюрьме самое место.

Анна Дмитриевна хотела продолжить, но Сапфирова решительно извинилась и оставила Тарасову наедине со своим возмущением, впрочем, ненадолго – аудитория в лице Ленки и Бочкина уже приближалась к ней.

Следователь и лейтенант вызвали не меньший интерес со стороны полянцев, чем убийство. Их обсуждали шумно, порой перебивая друг друга, разбирали по косточкам, досконально. Дудкин с пеной у рта расхваливал милицию, а Саврасиха с той же самой пеной кляла её на чем свет. Были тут и Синицкие, жертвы прошлогодней кражи. Они ругали милицию вообще и следователя с лейтенантом в частности. Арсеньева резонно заметила, что если один следователь никчемный, то это не значит, что и все такие. Но Синицкая лишь от нее отмахнулась.