Убей свою любовь

– Пап, ты к чему этот разговор завел, а? Поздно уже перевоспитывать, я выросла.

– Ты-то выросла, а проблем не убавилось. Мужа мне твоего жалко, вину я чувствую, – вдруг признался отец, и его лицо стало мрачным.

– Вину? – удивленно повторила я. – За что?

– За то, что не сумел тебя воспитать как положено, не сумел сделать из тебя нормальную женщину – жену, хозяйку. Вот и выросла ты у меня не пойми кем – не парень и не девка.

– Да ты что сегодня, пап? – Я присела на подлокотник и обняла отца за шею. – Разве Акела жаловался?

– Он-то не пожалуется – кремень, не мужик. Но я-то вижу, что тяжело ему с тобой.

– Тяжело?! Так чего ж он прямо-то не скажет? Ведь не пацан, чего ему бояться? И кого? Меня? Тебя? Так его никогда не останавливал родительский твой гнев!

Мне почему-то стало так обидно за себя, так больно, что защипало в носу. Папа жалел о том, что не воспитал меня женщиной в общепринятом понятии – а как он мог сделать это, живя с нами один, без мамы? Без женской руки – тетя Сара не в счет. Он из сил выбивался, чтобы дать нам образование, которого у него не было, старался обеспечить всем необходимым – но он при всем желании не мог заменить мне мать, которой я оказалась так же не нужна, как и мои братья.

Отец погладил меня по плечам, по голове и вздохнул:

– Все в тебе хорошо, Санька, а вот женой ты никудышной оказалась.

– Да что ты пристал ко мне?! – заорала я, не в силах больше сдерживаться. – Я не тебе никудышной женой оказалась, понятно?! А Сашка не жалуется! Хотел бы – давно бы ушел, еще тогда, после ранения моего! Ушел бы и не подставлялся под пулю вместо меня! – Я попыталась встать с подлокотника, но отец удержал:

– Ну-ка, сбавь обороты! – жестко велел он, и я подчинилась, остыла немного. – Взяла моду орать. Я не вмешиваюсь в вашу жизнь, и если Акелу все устраивает, это его дело. Я просто сказал тебе то, о чем думаю. Но сейчас меня больше беспокоит твой брат.

– А что с ним?

– А с ним что-то странное творится, ты не замечаешь? Нервный, глаза бегают – а чего нервничать ему?

– Ну, пап! Мало ли...

– Ты не крути, Санька, вы ж с ним не разлей вода, – скривился отец, и я поняла, что он не верит ни единому моему слову – и не поверит, что бы я сейчас ни наплела. Плохо... – Неужели не поделился?

– Нечем ему делиться, – буркнула я. – И вообще – ты чего вдруг взялся за наше воспитание? Семену четвертый десяток – а ты...

– А я вот думаю все – как так, четвертый десяток, а внуков нет у меня? – вдруг перебил отец, и я сжалась – тема внуков мне нравилась еще меньше. Во-первых, мне самой это до сих пор очень больно, а, во-вторых, какие внуки от Семена?

– Пап... а лучше было бы, чтоб такая, как Юлька? Зато красавица, женственная вся из себя... – Я осторожно попыталась перевести разговор на другую тему, подсунув для обсуждения крепко пьющую невестку, давно не вылезавшую из наркологической клиники, но не угадала.

– Не пойму я, как вышло – один сын алкоголик и в могиле уже, а второй вроде здоровый бугай, а толку еще меньше, – с досадой сказал отец.

– Ну, договаривай, что умолк? – зло бросила я, устав играть и изворачиваться. – А дочь вообще не пойми кто – ты уже это сказал сегодня! Да еще и детей никогда не будет – единственного не смогла уберечь, даже родиться ему не позволила!

– Саня, Санюшка! – Отец испуганно прижал меня к себе, но я стала вырываться:

– Пусти! К чему ты завел эти разговоры?! Чтобы сильнее меня уколоть?! Думаешь, я не хотела детей? Семью нормальную не хотела? Думаешь, я тогда повела себя не так, как сделала бы нормальная женщина?! А как?! Как было надо?! Продать любимого человека?! Взять и сказать: приезжай сюда, пусть тебя убьют?! Так надо было сделать?! – Я вырвалась наконец из отцовских объятий и отскочила к окну, распахнула его настежь. – А как мне потом было бы жить, а?! Жить и знать, что я убила любимого человека?! Ты хоть знаешь, что это такое, а?!

– Успокойся, Аля, – раздался голос Акелы, и отец повернулся к двери, распахнутой моим мужем. – Фима, ты не можешь обвинять ее. – Я бросилась к Сашке и прижалась к нему, словно ища защиты. – Ты не имеешь права говорить с ней об этом. Это наша жизнь, наша боль – и не надо ворошить. Алька поступила так, как сочла возможным – и даже я не вправе осудить ее.

Отец тяжело оттолкнулся от подлокотников кресла и встал. Я снова почувствовала потребность в защите – не знаю, почему, ведь он никогда в жизни пальцем меня не тронул, ни разу, что бы я ни натворила. Но слова... его слова о внуках, сожаление, мелькнувшее в голосе, – это било наотмашь и ранило куда сильнее физических действий.

– Прости, Саня... не о том, наверное, заговорил, прости, дочь! – И папа вышел из комнаты тяжелой походкой смертельно уставшего человека.

Мне стало до боли в сердце жаль его – такого одинокого и внезапно постаревшего. Как будто силы покинули его, и теперь папа продолжает жить по инерции.

* * *