Убей свои сны

Старый дом на холме смотрел на город рядами черных глаз, крепко упираясь колоннами в землю – вылитый паук. Когда-то он был другим - богатым, благообразным и уютным. Через его перистиль* (Открытое пространство двора, сада или площади, окруженное со всех сторон крытой колоннадой – прим. авт.), шелестя и позвякивая своими лучшими одеждами, оружием, орденами и украшениями, прошла вся знать города – и не только этого города. Стены его еще хранили драгоценную память о балах, приемах и повседневной жизни – комфорт, переходящий в роскошь, капризы, безумства - и еще немного роскоши напоследок, когда иссякнут желания. Стены изо всех сил старались не забыть, как это было, лелеяли свои воспоминания, будто обнищавший аристократ, трепетно хранящий осколки былого величия – серебряную ложку с объеденным краем и неизвестно чей парадный портрет в тяжелой облупившейся раме. А тем временем покинутость выела дом изнутри, точно дурная болезнь, забила черной липкой грязью все щели и выбоины в дереве и камне, затопила комнаты и коридоры серой пылью, придав дому вид готической декорации. Но дом не хотел ни мрачной стильности, ни изысканного запустения. Он хотел быть чистым, шикарным и обитаемым.

Впрочем, он и был обитаем. И сам боялся своих обитателей.

Из-за пелены окостеневшего, иссохшего плюща (дом даже плющ уберечь не смог и тот погиб, в предсмертном объятии удушив стройные тополя у парадного крыльца) на город глядели слуа* (Самые жестокие среди фейри – те, кто принадлежит к  Неблагому Двору. Подданные Неблагого Двора ненавидят людей и олицетворяют зло. А слуа скитаются по земле, похищая смертных. Встреча с фейри из Неблагого Двора всегда предвещает смерть – прим. авт.). Последние, кто остался на вершине холма.

Я вздохнула и повернулась на бок - насколько позволяли кандалы. Те, кто строили дом, явно так и не определились с выбором – будет ли это средневековый замок или усадьба в колониальном стиле. В результате вышла гостеприимная усадьба с пыточными подвалами. В одном из которых мы с Нуддом и находимся, изо всех сил стараясь не проколоться.

- Ну ты, агент под прикрытием! – капризно заявляю я, выдергиваю ногу из железной гамаши и даю собеседнику пинка. – Развлекай меня! А то засну и проснусь в собственной постели, в собственной реальности. И что тогда с тобою будет?

- Да! Что же со мной будет, с бедняжечкой? – рука Нудда превращается в дымку, покидает наручник, материализуется в воздухе возле лица и ожесточенно чешет нос. – Слушай, а у детей воздуха бывает аллергия на пыль?

- Ага. Вот о чем всегда мечтала, так это послушать, как бессмертные фэйри жалуются на свои нескончаемые болезни…

- Могу еще рассказать о своих нескончаемых любовных приключениях. Подойдет? – язвительно осведомляется Нудд.

- Сексистские и расистские, небось? – я стараюсь состроить как можно более презрительную гримасу. – Все человеческие женщины, будучи пустоголовыми похотливыми самками, страстно похотели тебя, утонченного гламурного эльфа, тьфу, сильфа, а человеческие мужчины, будучи безмозглыми неповоротливыми скотами, не могли этому помешать…

- Ну да, а ты чего хотела? - усмехается Нудд.

- Либертэ, эгалитэ, фратернитэ* («Liberté, égalité, fraternité» («Свобода, равенство, братство», фр.) - один из девизов Великой французской революции – прим. авт.) в условиях облагороженного средневековья, - вздыхаю я. – И еще чтоб ксенофобия и клопы не доставали. А вышло вон что.

- Равенство любого рода есть фикция, отсюда и все твои проблемы! – убежденно заявляет Нудд. – Взять хоть то же равенство полов…

Я раздраженно ворочаюсь на неудобной скамье, испытывая непреодолимое желание разорвать все эти дурацкие цепи, а обрывки по углам разметать. Но нельзя. В любой момент сюда могут заявиться наши тюремщики-мучители и отвести пленников к хозяину. А именно ради установления личности хозяина мы сюда и, гм, напросились. Как бы в гости как бы ненароком.

Интересно, долго они собираются нас мариновать, ожидая, пока наш гордый дух окажется сломлен? А то мне не хочется вести горячих феминистских споров в существом, пережившим больше патриархатов и матриархатов, чем я – годовых отчетов.

- Если дать волю мужчине, он из любой вселенной сделает ярмарку, – рассуждает Нудд, - Палатки со жратвой и выпивкой, пейзаночки и купчихи в праздничных нарядах, кулачные бои, карманные воры и майский шест...

- А женщине?

- А женщине давай волю, не давай, она устроит теократию. В центре мира поместит храм богини плодородия и запретит насилие, пьянство, сквернословие и выбросы химических веществ на миллион квадратных миль вокруг. И придется излюбленным мужским забавам убираться от храма подальше. Хотя, конечно, никуда они не денутся.

- Значит… - я печально киваю, - …все грехи моего мира никуда не деваются, а просто прячутся по окраинам.

Мне жаль. Действительно жаль. Потому что я знаю и люблю окраины моего острова в море Ид.