Убей страх: Марафонец

— Но и по ним кто-то должен идти, раз они существуют. — Чернов не утерпел, откомментировал неведомую Книгу Пути. — Что ж получается: эти «кто-то» изначально идут в чужое Никуда? Или оно для тебя чужое, а для них — своё? Особенно если учесть, что Путь — это судьба. Так?

— Да, Путь — это судьба, ты верно понял. Но судьбу каждому определил Сущий. Изменить её значит пойти против Него или, если хочешь, против своего предназначения в жизни. Иначе — сломать судьбу, И не только собственную, но всего рода.

— Выходит, я — Бегун из рода Бегунов? Экая новость для меня, однако!

Кармель-Хранитель не услышал иронии — не захотел или не сумел. Сказал испуганно:

— Что ты говоришь? Опомнись! Ты — один. Ты — на все времена. Нет других Бегунов! Нет такого рода…

Спорить с мифом — последнее дело, понимал Чернов. Плюс — жрать хотелось и всё-таки выпить. Но не удержался, вякнул:

— Но родители-то у меня были, а, Кармель? Отец, мать… И я знаю точно, что они — не Бегуны…

Он вспомнил маму-покойницу, которая, ещё живая, здоровая, весёлая, с великим неодобрением относилась к его увлечению спортом. Отец — тот гордился сыном, хвастался его успехами, хотя сам в своей жизни даже на велосипеде не выучился кататься. А мама утверждала:

— Спорт — занятие для умственно отсталых. Вот ты, Игорь, троечник, поэтому ищешь компенсацию в спорте. Это слабость.

Даже потом, когда начались «сладкие взрывы» и с гуманитарными дисциплинами у Чернова всё с ходу стало тип-топ, мама не переменила мнения, хотя категоричность её заметно ослабла…

— Они и не могли быть Бегунами, — влез Кармель в воспоминания Чернова. — Их судьба крылась лишь в том, чтобы родить и вырастить Бегуна.

— Одного на все времена?

— Ты же один. — Кармель был несокрушим. — Ты уже приходил в наш мир, и теперь ты пришёл опять. И как знать, может, будешь приходить вновь и вновь. Твои Пути многообразны и путаны.

Стих про попа и собаку, безнадёжно подумал Чернов. Разговор надоедал, поскольку был непонятен и тёмен. Выяснять подробности — на это нужно время и желание. Не исключено, понимал Чернов, время найдётся. Не исключено, с грустью сознавал он, времени в этом мире у него будет навалом. Тогда глядишь — и желание появится. Куда он денется? Чтобы жить, надо знать всё о месте, в котором предстоит жить. Аксиома.

— Говоришь, вино, мясо и зелень? — спросил он преувеличенно бодро, как, быть может, и положено Бегуну-на-все-времена. — Угощай, Хранитель. Бегун голоден и устал…

Мясом называлась баранина, суховатая и жёсткая, а главное, холодная. Чернов не знал, есть ли в доме Кармеля хоть какое-нибудь нагревательное устройство — очаг там или печь, но либо такового вообще не наличествовало, либо отсутствие в его жизни женщин сделало Хранителя неприхотливым, как тот баран, что попал им на стол. Мясо и мясо — чего от него требовать! Чай, не баре — всякий раз огонь разводить, когда жрать вздумается… Зато вино оказалось лёгким и ясным — молодым, пилось хорошо, и послевкусие от него оставалось отчётливым, длинным и приятным, даже глиняные чашки его не портили. Ели из тоже глиняных, глубоких тарелок, ели руками — не было ни вилок, ни ножей. Видела бы сейчас Чернова его бывшая супружница — не преминула бы уязвить: мол, сбылась мечта идиота. Выросший во вполне интеллигентной семье, Чернов между тем всегда был не прочь порубать хлеб с колбаской на газетке и запить всё из горла — будь то напиток «Буратино» (в детстве) или пиво (в зрелости, на исходе спортивной карьеры и далее), а не разводить haut cuisine не по делу. Так что аскетизм трапезы не вызвал у Чернова ничего негативного: поели, расслабились, Кармель еду унёс, а вино, наоборот, донёс, — откуда-то из глубин дома. Сказал:

— Солнце пошло на закат. Скоро спадёт жара.

— И что будет? — лениво поинтересовался Чернов.

Напускной ленью, дурацким цинизмом, наглостью даже — всем этим он гнал от себя, давил страшненькую вообще-то мыслишку, которая как оформилась в башке, так её и не покидала: он здесь надолго, пути назад нет. То есть, может, и есть, обязательно где-то есть, но искать его — жизни не хватит. Как там в Книге Пути: «Никогда не сворачивай со своего пути…» Ну, во-первых, его ли, Чернова, этот путь, на который он попал отнюдь не по собственному желанию? А во-вторых, куда он приведёт, если не сворачивать, вернее — не поворачивать вспять?..

Как ни хорохорился, а страшно было.

И Кармель, не ответив на вопрос, вдруг сказал — тихо и проникновенно:

— Тебе сейчас плохо. Страшно. Так и должно быть, Бегун.

Ах, это каким-то Сущим данное Знание! Или со строчной буквы: знание людей! И ведь опять попал в точку, Хранитель грёбаный…

— Что должно? — И не хотел, а прорвалась грубость. Но Кармель не обратил внимания.

— Ты не помнишь тех Путей, которые были у тебя до сего дня. Это мучает тебя. Именно это, хотя ты сам не осознаёшь — что. Но ты и не можешь их помнить. Так сказано в Книге Пути.

— Что сказано?