Убей или умри! Оскал «Тигра»

В сорок первом, в начале Восточной кампании, мы ощущали сладкий вкус победы. Мы думали, что вот она, Москва, совсем рядом. Войдем маршем в их столицу, а русские сами лапки кверху поднимут. Но мы ошиблись. Иваны не собирались выбрасывать белый флаг и выползать к нам на карачках, они дрались люто и яростно.

Много мы натерпелись тогда от «тридцатьчетверок». Быстрая, маневренная машина. Проходимость по чертовому русскому бездорожью великолепная. Корпус обтекаемый, лобовая броня — сорок миллиметров. Калибр пушки семьдесят шесть миллиметров против наших тридцати семи. Двигатель у Т–34 — пятьсот лошадей, и запас хода почти вдвое больше нашего.

Сейчас, в сорок третьем, может показаться странным, но мы их жутко тогда боялись. Это сегодня мы имеем наисовременнейшую технику, какой нет у русских, — «тигры», «пантеры». А тогда ставка была на блицкриг, как в Польше, где за месяц всех причесали. Думали взять нахрапом. Кто же знал, что русские медведи такие упертые и сообразительные. Недооценили мы тогда врага.

— А ты женат? — ни с того ни с сего вдруг спросил Бруно.

— Да, — ответил я после некоторой заминки. — Правда, и сам об этом уже забывать начал. А что?

— Просто Отто ведь тоже был женат, а теперь… — Фишер запнулся, голос его дрогнул, — теперь она вдова.

— Женой солдата нелегко быть, — вздохнул я. — Свою супругу я не видел с сорокового года.

— Ни разу?!

— Не получалось как–то, — я замолчал, погрузившись в воспоминания.

У меня было две возможности увидеть семью. В первый раз мне полагался небольшой отпуск после ранения, но я твердо решил им не воспользоваться. Во–первых, я чувствовал себя калекой. Шрамы не до конца затянулись, я прихрамывал и не хотел, чтобы моя жена, мать, и маленький сын видели меня таким. Убогий и потрепанный войной — таким я себя ощущал. К тому же я втянулся в тяжелую жизнь и знал от друзей, что возвращение на фронт после отпуска сильно ломает и травмирует даже крепкие души. Тешил себя надеждой, что война скоро закончится, и я смогу вернуться домой насовсем. Наивно полагал, что могу внести серьезную лепту в ускорение нашей победы, рвался к своим сослуживцам поближе к линии фронта. Мы все были одержимы идеей быстрой победы, жертвовали всем ради нее.

Во второй раз я получил отпуск уже после переподготовки и твердо решил поехать. Я слишком устал на фронте. Казалось, как только приеду домой, обниму жену и сына, увижу мать, то все ужасы войны, которые последнее время стояли у меня перед глазами, все мои внутренние демоны вмиг исчезнут, растворятся.

Получив отпускные документы и паек, я на попутке ехал к вокзалу, рисовал себе радужные картины, смаковал их. Блаженная улыбка не сходила с моего лица, я радовался удаляющемуся гулу взрывов.

У меня в ранце бережно хранилась форменная фуражка, я ее ни разу не надевал, вместо нее носил затасканную, провонявшую потом и выгоревшую пилотку. А тут ее достал, водрузил на голову. Мне казалось, что так я выгляжу солидно. Мне было плевать, что новенькая фуражка мало подходит к моему застиранному поношенному мундиру.

Три недели отпуска! Я рассчитывал, что десять дней уйдет на дорогу туда и обратно, а остальное время посвящу семье. Три долгих года я не видел своих. Это все равно, что целую вечность. Жена писала мне часто и присылала фотографии, но это не то. Что мне до куска картона, когда я вот–вот смогу обнять ее, ощутить тепло ее тела, вдыхать ее запахи, такие родные и такие забытые!

Все пошло наперекосяк с самого начала. Два дня я проторчал на вокзале. Поезда шли крайне нерегулярно и раньше, но именно в этот момент русские дважды бомбили железнодорожный узел, устраивая дикие налеты. Людей не хватало, и мне приходилось тушить вагоны, оттаскивать раненых, заниматься погрузкой–разгрузкой боеприпасов.

Во время второй бомбардировки бомба попала в здание вокзала. Я как раз стоял у окна. Трещали стекла, падали с хрустом потолочные перекрытия, меня взрывной волной выбросило на улицу. Я растянулся на дороге, обхватив руками голову и молясь о возможности хотя бы добраться до дома, а там уж и помирать можно. К счастью, сам не пострадал, но моя фуражка… Мало того что она вся была в грязи, ее осколок прошил насквозь. Как он не пробил мне череп, для меня осталось загадкой. Кляня русских последними словами, я выкинул фуражку и напялил свою боевую пилотку.

Когда наконец подали поезд, радости моей не было предела. Единственным развлечением в пути были сон и игра в карты. Поскольку я не являлся хорошим игроком, а отпускники–пехотинцы оказались поднаторевшими в этом деле ребятами, почти половину жалованья я проиграл им в первые же дни. Кормили нас на убой, и я, если не играл в карты, валялся на полке, отсыпаясь.

Я наблюдал в окно, как менялся пейзаж за окном, становясь менее диким и более европейским, ухоженным. Сердце мое пело. Наша компания постепенно редела, ребята пересаживались на другие поезда, все стремились скорее попасть домой. Семье об отпуске я не писал, рассчитывая устроить сюрприз. Как потом выяснилось, поступил правильно.