У Земли на макушке

Веселье вспыхнуло с новой силой, когда вошёл Олег Брок и протянул Васильеву радиограмму. Толя подёргал усы, чертыхнулся и пустил радиограмму по рукам: ему вменялось в обязанность доставить в институт для анализа тридцать литров морской воды.

— Ну как её тащить? — сокрушался несчастный Васильев и обрушился на Олега: — Не мог подождать, через несколько часов я спокойно бы улетел!

Сочувственные реплики друзей заставили Васильева бежать из кают-компании. Вскоре разошлись и остальные. Я остался один, прибрал помещение, вымыл посуду — и тут меня поразила пренеприятнейшая мысль: я намертво забыл о дизельной. А ведь механик Лебедев, ложась спать, строго предупредил, что каждый час я должен следить за показаниями приборов! Пришлось со всех ног мчаться в дизельную. Я смутно помнил, что если температура воды будет такая-то, а давление масла таким-то, Лебедева следует немедленно и беспощадно выдернуть из постели. Я бросился в расположенный рядом с кают-компанией домик механиков. Лебедев безмятежно спал, по-домашнему всхрапывая. Растормошив его, я спросил, на какие показания он велел обратить внимание.

— Температура воды не выше ста, давление не ниже двух, — пробормотал Николай Васильевич и с головой укрылся одеялом. Я вновь пошёл в дизельную и сразу же понял, как своевременно это сделал. Приборы показывали жуткую картину: вода, наверное, давно выкипела, а давление масла отсутствовало вовсе. Я снова разбудил Лебедева и сообщил, что дизельная вот-вот взлетит на воздух. Через несколько мгновений сонный механик в наброшенной на бельё шубе стоял перед приборами.

— Ну как? — встревоженно спросил я.

— Вы на какие приборы смотрели? — простонал Лебедев.

Я показал: вот на эти.

— А надо было на те! — Лебедев вполголоса пробормотал ещё что-то, но за треском дизеля я не расслышал.

Лагерь уснул. Я бродил вокруг кают-компании, то и дело поглядывая в бинокль на торосы. Если они начнут двигаться, я обязан немедленно поднимать тревогу. Медведь появится — тоже тревога. Я в сердцах обругал Жульку и Пузана: днём они вечно вертятся под ногами, а ночью их с фонарём не разыщешь. С ними было бы как-то веселее. Впрочем, у меня есть карабин. Вручая его, комендант Васильев напомнил, что медведя надо стрелять в лопатку, а если встанет на задние лапы — в грудь. Я скептически заглянул в лишённый нарезов ствол и пришёл к выводу, что с медведем придётся вступать в рукопашную схватку (три раунда по три минуты, победитель получает все). К удовольствию одного из нас этот поединок не состоялся — по причине неявки другого из нас, которому и засчитано поражение. Заходил я и в домики, проверить, не дымят ли печки. Нет печки не дымили, а ребята крепко спали, утомлённые работой и событиями уходящей ночи. Скоро переполненные домики примут нормальный вид: возле многих нар стоят наготове чемоданы. Улетают Панов, Васильев, Баранов, Панфилов, Александров и Кизино — ветераны станции.

А это что такое? Возле развода чернеет какая-то фигура. Явное нарушение правил: в одиночку из лагеря выходить запрещено, тем более — без доклада дежурному. Вскоре фигура начала приближаться, приобретая характерные очертания Кизино. Я сурово отчитал метеоролога за самовольство, и Кизино твёрдо обещал отныне никогда, никогда не преступать правил внутреннего распорядка.

[необходима проверка по книге! — Прим. lenok555]

— Я по дороге запишу, можно? В какую сторону едете?

— На остров Диксон. — Трудное молчание. — А после вашего возвращения? — робко спрашивает репортёр.

— Пожалуйста, поговорим.

— Где, Алексей Фёдорович?

— В Мирном. Приходите к десяти вечера. Только не опаздывайте.

Или такая история. Когда Трёшников был начальником антарктической экспедиции, он издал приказ: ввиду опасности падений в трещины ходить только группами и со спасательными средствами. И вот однажды в сопровождении Георгия Ивановича Матвейчука начальник отправился на обход, забыв захватить верёвки.

— А как же быть с приказом? — иронически сокрушался Матвейчук.

— Придётся влепить самому себе выговор, — посмеивался Трёшников.

Неожиданно послышался треск, Матвейчук обернулся — и увидел своего начальника, провалившегося в щель ледника у самого соприкосновения с океаном. Провалился, расставил руки — висит.

— Ты жив, Алексей Фёдорович? — нагнувшись, осведомился Матвейчук.

— Жив, жив! Беги за ребятами, пусть захватят доску и верёвки!

— Бегу! А ты провисишь?

Из щели послышался приглушённый, но сердечный ответ.

Прошло несколько минут, и Трёшников снова услышал голос Матвейчука:

— Ты жив, Алексей Фёдорович?

— Да! Где ребята?

— Понимаешь, я вернулся, чтобы узнать, жив ли ты. — Погоди же! — пообещал Трёшников.

Минут через десять примчались ребята, бросили верёвку, и нарушивший свой же приказ начальник кое-как выбрался из пропасти. Ребята не поверили своим глазам: Трёшников сумел так долго держаться, несмотря на то, что у него была вывихнута при падении рука.

Вот так силища!

И десятки других историй, подлинных и выдуманных, над которыми Трёшников сам смеётся, возмущаясь и одновременно восхищаясь изобретательностью неведомых рассказчиков.