У всех на виду

— Очень жаль,— сказал я.— Ничто так дёшево не стоит и ничто так дорого не ценится, как вежливость. Если бы вы попросили извинения, вы бы тем самым возвысились в моих глазах и предстали передо мной как учтивый молодой человек…

Кролик иронически взглянул на меня.

— Долго думаешь тарахтеть на эту тему?

— Хочу обратить ваше внимание,— сказал я,— что глагол «тарахтеть» не является синонимом глагола «говорить». Точнее, он смыкается с глаголом «шуметь». Между тем я вовсе не шумел. Напротив, я достаточно деликатно сказал вам, что вы наступили мне на ногу…

Кролик поморщился.

— Ла-ла-ла… Гляжу, язык-то у тебя без костей.

— Да. Я в этом смысле не являюсь исключением. Язык, как вы знаете, мышечный орган, способствующий пережёвыванию и глотанию пищи, но это ещё не всё…

— Ах, ещё не все?.. Ну, давай, давай!..

— У человека в отличие от животных язык участвует в создании речи…

— До чего же ты мне надоел! — строго сказал Кролик.

— Прошу прощения, но вы не дали мне закончить мысль.

— Что ты от меня хочешь? — нервно спросил Кролик.

— Ваше лицо выражает страдание,— сказал я.— Это даёт мне повод думать, что вы испытываете чувство раскаяния, но по совершенно непонятной причине не желаете в этом признаться.

Кролик вытер лицо шапкой и покинул троллейбус, но не как обычно, у моста, а на две остановки раньше.

На следующее утро я заметил, что при моем появлении в троллейбусе Кролик быстро отвернулся.

Поравнявшись с ним, я сказал:

— Доброе утро! Какой нынче дивный выпал снег. Мы вчера с вами не договорили. Есть в душе у человека такие таинственные струны…

Кролик всплеснул руками.

— Можешь ты рот закрыть?

— Разумеется. Закрытый рот — это его, так сказать, естественное состояние…

Кролик потыкал себя в лоб пальцем.

— Сходи-ка ты, друг, в поликлинику.

— Меня трогает ваша забота,— сказал я,— но в этом нет нужды. Нога меня больше не беспокоит.

— А голова?—спросил Кролик, и лицо его вновь обрело страдальческое выражение.

— Не тревожьтесь, голова у меня болит крайне редко. Давайте вернёмся к тому, о чём мы говорили…

— Ну, что ты ко мне прилип? — плачущим голосом пропел Кролик.— Долго ты меня будешь мучить?..

Я пожал плечами.

— Если я вас правильно понял, сознание своей неправоты причиняет вам мучения. В какой-то мере это меня радует. Через страдания — к постижению истины. Всё закономерно, не правда ли?..

Кролик не ответил. Он молча закрыл лицо руками.

На другое утро, такое же чистое и снежное, войдя в троллейбус, я поискал глазами Кролика и вскоре его обнаружил. Он сидел с поднятым воротником и в шапке, надвинутой на глаза. Мальчишка — его сосед — уступил мне место.

— Спасибо,— сказал я и уселся рядом с Кроликом. Некоторое время мы ехали молча.

— Я не сразу узнал вас,— сказал я.— Доброе утро!..

— Привет! — ответил Кролик и, сдвинув брови домиком, сказал: — Извините, что так получилось… Извините…

— Что вы имеете в виду?

— Я вам случайно на ногу наступил, но я не хотел. Утро, сами знаете, толкотня, другой раз даже не видишь, куда ногу ставишь. Так что прошу меня, конечно, извинить. Даю слово — это больше не повторится. Слово даю. И всё. И конец!..

Кролик встал.

— Вам ещё рано,— сказал я.

— Я по другой причине встал,—пояснил Кролик,— видите, женщина? Она стоит, а я сижу, значит, я должен уступить ей место. Гражданка! Прошу вас, садитесь, пожалуйста. Будьте как дома! Спасибо за внимание!..

Он приподнял свою мохнатую шапку и решительно двинулся к выходу.

Я заметил, что он опять не доехал до места, а вышел на остановку раньше.

Дуня

Клевцов с надеждой смотрел на мотор: вдруг заработает сам, без его помощи. Хорошо, что мотор отказал именно здесь, на лоне природы. Можно разобраться, что к чему, и ехать дальше, а пока есть возможность насладиться пением птиц и подышать свежим воздухом.

Что же, однако, случилось? Машина вроде бы в полной исправности, а ехать не хочет. Интересно, почему?… А потому что, оказывается, в баке ни капли горючего. Докатался. Придётся сидеть и ждать. Раньше или позже, но найдётся же шофёр, готовый поделиться бензинчиком.

Клевцов проводил взглядом пролетевший с рёвом самосвал, достал из кармана сигарету, закурил и увидел девочку.

Она медленно шла вдоль деревьев, держа на руках запеленатую куклу, и что-то говорила, говорила… Рядом никого не было видно, и Клевцов понял, что слова её обращены к кукле.

Но вот девочка заметила стоящую на обочине машину и незнакомого человека.

— Здравствуйте.

— Привет,— кивнул Клевцов.

— У вас машина сломалась, да?

— Горючее кончилось. Нет бензина.

Прижав к груди куклу, девочка вздохнула, и Клевцов расценил её тяжкий вздох как выражение сочувствия.

— Как твою куклу зовут, если не секрет?

— Она не кукла, она моя дочка. Её зовут Лючия…

— Очень приятно,— улыбнулся Клевцов.— А тебя как зовут?

— Дуня. А вас?

— Анатолий Андреевич.

— Очень приятно,— сказала Дуня и села на пенёк.— Знаете, её почему зовут Лючия? Потому что она не русская. Дедушка её привёз из Италии…

— Ах, вот как. Значит, у неё не только мама, у неё и дедушка есть?

— Это мой дедушка,— пояснила Дуня, когда Клевцов присел на соседний пенёк.— Дедушка ездил в Италию, он ветеран войны…