У «Волчьего логова»

«Да, есть предположение, что это ставка Гитлера на Восточном фронте… Во всех ближайших селах есть связанные с партизанами люди… Чем ближе к Виннице, тем крепче и многочисленней фашистские гарнизоны, тем сильнее охрана мостов, дорог».

Сидоренко долго еще рассказывал о партизанских делах отряда имени Ленина. Вспомнил и хорошее и плохое. Его так дотошно расспрашивали обо всем по той причине, что соединение Мельника — Бурченко готовилось к рейду на юг, в Винницкую область.

Вся группа партизан из Черного леса, посланная для установления связи, была зачислена в главразведку партизанского соединения полковника Мельника. Несколько человек, приставших к группе в дороге, остались воевать в одном из отрядов партизанского соединения Шитова.

ЛЮБОВЬ, ДРУЖБА И ПАРТИЗАНСКАЯ СЛУЖБА

В лесу бывало всякое. Случалось, что голодали, зимой мерзли. Уходя на задания, по нескольку суток обходились почти без сна. Иногда постирать рубашку было такой же проблемой, как достать кусок хлеба, десяток патронов. От частого поджаривания над костром рубашки на многих были прогоревшие, кителя с дырками.

Лишь одного у партизан было вдоволь — окружающей их красоты. В яркое утро солнечные лучи стояли между деревьями столбами, как стволы второго, призрачного леса.

Василь Крижавчанин имел душу поэта. Девчата называли его подпольной кличкой — Вася Красивый. И это не только за его привлекательную внешность. Он был смелый, порывистый, очень искренний. Правда, кроме Гриши, никому не давал читать свои стихи. Он прочно закрепился в группе разведки, привык к Гуменчуку, старался подражать ему во всем. В разведке, в бою, в какой-то серьезной операции Василь действовал решительно, находчиво… Но в самые горячие моменты он загорался, как заядлый игрок, и тогда его удаль граничила с безрассудством.

Поэтому Гриша внимательно следил за этим общим любимцем отряда, настойчиво учил его тяжелому и опасному делу разведчика.

Часто по утрам Вася бродил вокруг лагеря, навещал свою белочку, которую кормил с рук, собирал ромашки, колокольчики, кукушкины черевички, посылал букеты партизанской матери Лидии Леонтьевне. Однажды, проводив связных Таню Джуринскую и Олю Коцюбинскую, партизаны возвращались в отряд.

Гриша остановился, поджидая, пока его догонит Вася. А тот, как журавль, переступал через папоротник, легко нагибался и рвал огромные, голубые, как небо, колокольчики. Увидав, что Гриша придержал шаг, ожидая его, выпрямился и, спрятав за спину букет, подошел.

— Я вот что хотел сказать, Вася… Девчата приходили затем, чтобы мы забрали в лес двух человек. Они сейчас прячутся у Коцюбинских.

— Кого?

— Митю Малого из Калиновки, сына Марфы Давыдовны. Он после тюрьмы у деда скрывался, а теперь уже невмоготу стало, в Германию угнать могут… Вот. И еще одну девушку из вашей Медведки. Она уже повестку получила, а твоя сестра привела ее к Коцюбинским.

— Кто эта девушка? — спросил Василь.

— Не знаю, — пожал плечами Гриша. — Кажется, ее зовут Ганя.

Вася покраснел, опустил глаза. Ганя из Медведки, из его боевой пятерки… Он любил ее, любил давно, хоть так и не осмелился сказать ей об этом.

— А кто пойдет за ними? — волнуясь, спросил он у Гриши.

— Не знаю. Кажется, Довгань уже кого-то послал.

— Можно я до утра посижу в секрете? У просеки. Буду сидеть, и все. А вдруг понадоблюсь тем… которые возвращаться будут.

— Хорошо, — разрешил Гриша. — Только я утром приду тебя проведать… А может быть, и ночью. Если заскучаю.

На следующее утро, едва рассвело, Гриша направился проведать его. Проходя едва заметной, но хорошо знакомой ему тропкой, Гуменчук встретил вдруг незнакомого человека.

— Руки вверх!

Человек, одетый в невообразимые лохмотья, вскинул руки, покачнулся и упал. Гриша подошел вплотную и, опустив карабин, как можно спокойнее сказал:

— Ну, вставай, не бойся…

Упираясь черными, трясущимися пальцами в землю, человек встал, и партизан увидал, что у него заросшее щетиной лицо, беззубый рот, а сквозь лохмотья просвечивает тело. Возраст его даже приблизительно нельзя было определить.

— Кто ты? — спросил Гриша. — Что тут делаешь?

— Я Фроим, — ответил незнакомец срывающимся голосом. — Так меня звали. Меня расстреляли фашисты, но я вылез из ямы. А вся моя семья осталась в яме. Старый отец. Пятеро детей. Их всех убили. Я вылез из ямы, но лучше бы меня совсем убили…

Гриша вернулся в лагерь вместе с Фроимом. Партизаны накормили его, переодели, потом сожгли старые лохмотья. Когда Фроим разделся, это был высохший, как мумия, старик. Лишь через несколько дней хлопцы узнали, что «деду» Фроиму всего лишь около сорока лет. Но для партизан он так и остался дедом. Он попросил определить его конюхом на партизанскую конюшню.

Пока кормили и брили деда Фроима, возвратились партизаны, которые ходили в Павловку за Митей Малым и Ганей. У Мити тут было много знакомых. Целый год бегал он связным между подпольными группами разных сел. Он еще немного прихрамывал — побаливали пятки после допросов.