У Терека два берега…

В «Елисеевском», большом старомодном, под русское ретро, магазине оказалось, что настоящего французского шампанского нет в ассортименте. В изобилии имелись дешевые сорта претенциозного местного брэнда «Советское»… Брать это Айсет не захотела. Постояла, подумала и взяла огромную бутылку игристого «…a la base de la vin naturelle et de l’eau aromatisee[6]…», из тех, какими гонщики обливаются, стоя на подиуме.

Когда вернулась в офис, Астрид уже как раз собралась уходить.

– Это как ты сказала, – протягивая пакет, смущаясь, пробормотала Айсет, – вроде как с началом моей деятельности, за первый репортаж…

– А-а-а, – рассмеялась Астрид, – так это я пошутила. Но если ты уж так буквально, то давай поедем ко мне, отметим, а заодно и посмотрим твой репортаж уже в эфире.

У Астрид была темно-синяя семьсот семидесятая «вольво».

– Большая машина в этой дикой стране рекомендуется как залог безопасности, – сказала Астрид, сев за руль и включая зажигание, – это в Париже женщина может расслабиться и комфортно чувствовать себя в малюсеньком «остин-мини»… А здесь эти бандиты на джипах, что размером с однокомнатную квартиру на колесах, тебя вмиг расплющат, стоит только зазеваться…

Квартира у Астрид была на Малой Бронной. Роскошная парадная с консьержем и видеокамерами. Охраняемая парковка перед домом. На лифте поднялись на третий этаж. На этаже три двери. И ковер на лестничной площадке. И цветы.

– За квартиру Си-би-эн платит четыре тысячи долларов в месяц, – похвасталась Астрид, снимая плащ.

Автоматика встречала хозяйку, приветливо зажигая в комнатах свет и весело включая музыку и телевизоры с ее, хозяйки, любимыми телеканалами.

– Вино неси на кухню, – сказала Астрид, заметив замешательство своей гостьи. – Русские вообще, оказывается, любят на кухнях, как это по-русски? Ту-со-вать-ся…

У Астрид были все западные каналы. И что бы она ни смотрела, в какой бы комнате ни был включен телевизор, в уголке экрана один сектор маленьким квадратиком обязательно показывал картинку канала Си-би-эн…

– Так что твой репортаж мы не пропустим, – бодро сказала Астрид, доставая бокалы.

– Но ведь репортаж в завтрашнем утреннем блоке! – неуверенно пробормотала Айсет.

– А ты что? Уже уходишь? – спросила Астрид, с улыбкой поглядев в глаза своей визави.

Пили, разумеется, не то самое «А la base…», что Айсет купила у «Елисея», а настоящий «Дом Периньон», что в изобилии водился в личном погребке мадам. И когда выдули вторую бутылку, третью и четвертую взяли в спальню, где, разомлев и раскрасневшись от непринужденной беседы, без туфель уселись прямо на ковер…

Айсет не сразу почувствовала легкие прикосновения. Кончиками пальцев Астрид гладила ее плечо, потом шею, потом коснулась губами ее полуобнаженной груди…

– Ты что-то сказала, Katzchen[7]? – размягченно промурлыкала Астрид.

– Мне пора… – Айсет потянулась к туфлям.

– Почему? Я тебя чем-то обидела?

– Нет, но… Этим я предпочитаю заниматься с мужчинами. Извини, что не предупредила. Вызови мне такси, пожалуйста…

Глава 4

Я слишком силен, чтоб тоской изойти,

Если к ночи стал день клониться.

Мне, как мысли, не усидеть взаперти.

Я по горным тропам должен идти

И над пропастью остановиться…

Генрик Ибсен

В горах хромота незаметна. Если одна нога короче другой, здесь это – не беда. Здоровый человек все равно на склоне одну ногу больше подгибает, а другую вытягивает. В горах хромают все.

Но если бы уродство было только внешним! Дуте Эдиеву приходилось часто останавливаться, присаживаться на кочки и коряги, ждать, когда уймется ломота в больных костях. Можно было, конечно, перетерпеть, но тогда предательская нога распухала даже в мягком кожаном сапоге-чулке. Дута разувал ее, рассматривал странно выпирающую берцовую кость, покрытую такими же странными мышцами, вывернутую, нечеловеческую стопу.

В горах не так много тропинок, особенно если ты идешь в определенном направлении, и Дуте часто доводилось проходить мимо того самого утеса и ивы, где судьба его когда-то подстерегла. Он не избегал этого места. Напротив, он часто делал здесь привал. Под этой ивой, которая давно уже переросла утес, воображение Дуты разыгрывалось. Оно, как и это дерево, поднималось над тяжелой, почти каменной обидой, уносило горца в другую жизнь, где он был самым лихим и удачливым джигитом, слава о котором шла по всей Чечне, где его боялись и уважали. Тогда он представлял себе, как Айшат сама приходит к нему и стоит чуть в отдалении, ждет, когда он обратит на нее внимание. Дута медлил, оттягивал момент полного торжества.

Наконец он как бы случайно поворачивался в ее сторону и замечал девушку. Черная рубашка, еще не выгоревшая на солнце, но кажущаяся выгоревшей рядом с ее по-настоящему черной косой. Айшат наклоняется, собирает сухие ветки.