У стен церкви

Наличие духовного ощущения есть признак живой духовной жизни. Вне духовного ощущения ничинается пребывание во внешности и формализме. Но св. отцы, уча об ощущении, тут же предостерегают от духовного сластолюбия. Отец Алексей Зосимовский говорил так: «Надо поддерживать (в себе) всегда и везде горение духа», но «никогда не нужно браться за духовные подвиги ради ощущаемой от них духовной сладости, а исключительно только для приобретения покаяния».

Искать «всегда и везде» нам нужно ощущения покаяния и предощущения любви. Нам нужно искать Христа, а не опять–таки самих себя в какой–то духовной сладости. Утешение же в рукаж Божиих, и, конечно же, сердце наше воздыхает о Нем.

*

«По множеству болезней моих в сердце моем утешения Твоя возвеселиша душу мою» (Пс. 93).

Если нет покаянного подвига («болезней»), нет и утешения (в чем же, собственно, утешать?).

Но если нет подвига, нет и христианства.

Нельзя домогаться утешения (хотя его можно смиренно желать), но надо «домогаться» христианства, т.е. покаяния и любви, и тогда, непреложно получишь всем сердцем ощущаемое утешение.

Св. Игнатий (Брянчанинов) так молился об одном своем друге: «Господи! Даруй Леониду ощутить духовное утешение, чтоб вера его создалась верой живой, верою от извещения сердечного, но не одного слуха» (Письма).

Архимандрит Гурий писал: «Церковь — это ощутимо начавшееся богообщение» («Буддизм и христианство»).

*

Понятие жизни в Церкви очень трудно для объяснения и очень просто для восприятия.

«Вся права суть разумевающим и проста обретающим разум».

Этого «всего только» жизнь от «извещения сердечного», а «не от слуха», и это, кроме того, не философское рассуждение и не обрядовый рефлекс.

«Церковь это не стены и крыша, но вера и житие», — говорил Златоуст. И еще можно сказать: жизнь в Церкви это прежде всего — слезы, так как стоять у Креста без слез невозможно.

*

У Пастернака есть стихотворение «В больнице», которое надо было бы знать всем живущим в пустыне жизни. В нем о человеке, подобранном на улице «скорой помощью» и умирающем в больнице. Вот его мысли, когда он узнал, что умирает:

О, Господи! Как совершенны
Дела Твои, — думал больной, –
Постели, и люди, и стены,
Ночь смерти и город ночной.
Я принял снотворного дозу
И плачу, платок теребя,
О Боже! Волнения и слезы
Мешают мне видеть Тебя.
Мне сладко при свете неярком,
Чуть падающем на кровать,
Себя и свой жребий подарком
Бесценным Твоим сознавать…

Для меня это звучит так же, как слова умирающего Златоуста: «Слава Богу за все».

*

Об обрядовом рефлексе я вспомнил, когда прочел слова преп. Ефрема Сирина об исповеди:

«Если один обычай влечет тебя к Врачу, то не получишь здравия… Премилосердный требует любви от того, кто хочет прийти к Нему, и если приходящий приносит любовь и слезы, то Он даром приемлет дар (прощения)» (Творения, 3 издание., стр. 208—209).

Чистота и святость достигаются через покаяние. «Раскаянность есть уже степень святости», — говорил о. Александр Ельчанинов. Завершая таинство исповеди, священник, покрывая епитрахилью голову кающегося, произносит молитву: «Приими и соедини его (кающегося) Святой Твоей Церкви». Эту молитву воцерковления он произносит над нами всегда, даже если бы мы исповедовались ежедневно. Мы ежедневно грешим и поэтому ежедневно требуем очищения и соединения с Церковью через покаяние.

Живя вне покаяния, мы живем вне Церкви. У нас «положено» священникам раз в году исповедоваться у назначенного по благочиниям духовника. Многие священники относятся к этому чисто формально, и, если уже нельзя совсем уклониться, то делают это только исполняя Устав и обычай. Получается, что люди, имеющие наибольшую нужду в очищении и святости, сами себя ставят вне пути, ведущего к ней. У них, видите ли, лежит в столе «ставленная грамота», как все покрывающий патент.