У штрафников не бывает могил

Завод был под носом. Мы располагались метрах в трехстах и ближе к остаткам забора, где находилась передовая линия немецкой обороны: доты, узкие норы, траншеи, перекрытые плитами. Прямо перед нами виднелась открытая бетонированная площадь, несколько сгоревших танков Т-34 и трупы советских солдат, вздувшиеся под горячим майским солнцем и влажной жары после недавних дождей.

Жутковатое было зрелище. Разбухшая плоть туго растягивала, а кое-где рвала сопревшие гимнастерки и шаровары. Запах мертвечины висел в неподвижном воздухе. Жужжание скопища мух было слышно даже отсюда.

Я наблюдал за немецкими траншеями из КП лейтенанта, командира стрелковой роты. В роте у него оставалось не больше двадцати человек, а выглядел он каким-то снулым или контуженым. Но рассуждал толково, неторопливо, объясняя обстановку.

— Сколько же здесь людей положили! — вырвалось у меня.

— Новичок, что ли? Первый раз видишь?

— Пошел к черту! Поставят новичка взводом штрафников командовать.

— За какие же тебя грехи в смертники определили? — вяло усмехнулся лейтенант.

— Доверие оказали.

— Ну-ну… мне тоже. Неделю взводом командовал, а затем в одной атаке сразу два взводных и командир роты накрылись. Нацепили вторую звездочку и ротным определили. Не успеешь оглянуться, комбатом стану. Если не подохну раньше… Здесь уже целый полк уложили. Теперь нас доколачивают. Спасибо, штрафбат прислали.

— Мы не штрафбат, а рота, — поправил я лейтенанта.

— Значит, у вас во взводе по сто человек? Воевать можно.

— Можно. Только если в лоб бросят, через день и от нас ничего не останется.

Лейтенант обвел рукой позиции и пояснил:

— Куда ни сунься, везде лоб. В этом месте хоть вплотную удалось подойти, а справа, где остатки растворных узлов, пулеметы ближе чем на семьсот шагов не подпускают.

Завод вяло обстреливали. Из-за спины вылетели несколько мин и взорвались где-то в корпусах. Еще один, другой залп, и минометы замолчали. Наверное, боеприпасы, выделенные для этого объекта, давно израсходовали. Так же, как и лишились танковой поддержки. «Тридцатьчетверки», видимо, пытались ворваться в широкий пролом в заборе и выломанные ворота. Но их подбили и сожгли на полпути. На таком расстоянии броню легко возьмут даже 50-миллиметровки с их подкалиберными и кумулятивными снарядами.

— Зачем танки вообще на укрепления пускали? — вырвалось у меня. — Им здесь гибель.

— Хотели на полном ходу прорваться. Неслись будь здоров, а их и пушками, и реактивными ружьями начали долбить. Пару штук поврежденных за дымовой завесой вытащили, а эти четыре сгорели напрочь.

Мы закурили, и лейтенант тоскливо заметил:

— Все бы отдал, чтобы хоть на денек в деревню свою вернуться. Мать, братишек младших глянуть. Наверное, не суждено. Все в этих развалинах останемся.

Я заметил на гимнастерке лейтенанта три нашивки за ранения. Наград не было ни одной. В тот период их не так и много до передовой доходило. Больше в штабах оседало. Я невольно вспомнил писарей своего штаба, жравших жареную картошку с салом. У меня оставалась банка тушенки от НЗ, и я предложил лейтенанту перекусить.

— От этой вони да тоски ничего в рот не лезет. Лучше б водкой угостил.

— Нет у меня водки.

Лейтенант вызывал раздражение своим унынием. Но я промолчал. Судя по всему, он повоевал достаточно, а от такой безнадежной обстановки поневоле взвоешь. Надо ли класть столько людей, чтобы взять эти развалины?

Николай Егорович Тимарь после разговора с командиром полка объяснил ситуацию. Развалины завода торчат, как бородавка. И хотя наступление на этом участке в целом завершилось, срезать бородавку придется любой ценой. Слишком выгодное место, откуда простреливаются и фланги, и тылы наших войск.

Никто не ждал, что три сотни штрафников возьмут завод, возле которого уже безуспешно топтался на месте второй по счету полк с артиллерией, минометами, даже имевший танковую поддержку.

— Наша задача, — объяснял Николай Егорович, — обычная. Вы ее знаете. Прорвать участок обороны, закрепиться, а следом пойдет пехота. Весь полк.

Мы сами были, по сути, пехотной частью, но никогда не называли себя пехотой. Штрафные роты или батальоны именовали иногда «штурмовыми». Так оно и было. Топтаться здесь нам не дадут. Хорошо, если с марша через час в атаку не бросят, а дадут передышку. Случалось, и час на передышку не давали. Нальют по двойной порции водки — и вперед.

— В полку людей по двадцать человек в роте осталось, — сказал я. — Половина контуженых, оглохших. Крепко они ударят.

Зачем ляпнул, сам не знаю. Все равно придется атаковать. Наверное, мне передалось настроение лейтенанта. Если полк нас не поддержит, то вся рота останется среди развалин. Капитан внимательно глянул на меня, знал, что об этом думают и остальные офицеры.

— Полк получил подкрепление. Не слишком большое, но роты усилят. И вот еще что… — Тимарь почесал гладко выбритый подбородок с осколочным шрамом у нижней губы. — Левченко, Буканов, Фалин, слышите меня? На рожон в первых рядах не лезть. Ваше дело — не дать атаке захлебнуться, чтобы люди не вздумали залечь.

— Понятно, не в первый раз, — вразнобой ответили мы.