У расстрельной стены

— В опале так в опале, — покладисто кивнул Матвей и тут же, шутливо оглянувшись по сторонам, обнял Лизу и поцеловал. — Прости, проводить уже не успею — на службу опаздывать никак нельзя. Я тебе позвоню, — как только освобожусь…

Стоя у окна на задней площадке трамвая, он смотрел, как медленно уплывает от него машущая бело-зеленой веткой фигурка, и вдруг почувствовал, что его накрывает темная волна тяжелой усталости, смешанной со страхом, — почему-то подумалось, что Лизу он видит, может быть, в последний раз. И дело вовсе не в том, что им грозит какая-то реальная опасность или несчастье, просто сейчас все у них настолько хорошо, что поневоле вспомнишь о судьбе, которая терпеть не может однообразия и к любому светлому пятнышку так и норовит прилепить безобразную чернильную кляксу.

На следующее утро Дергачев, только-только вернувшийся со службы, смертельно усталый и мрачный, едва успел снять ремни с кобурой и сбросить гимнастерку, как услышал в коридоре голос соседки Адели Карловны, служившей в каком-то из театров капельдинером, или попросту билетером:

— Молодой человек! Товарищ Дергачев! Я знаю, вы уже дома. Вам телефонирует молодая дама с очень приятным голосом! На вашем месте я бы поспешила — неприлично заставлять даму ждать. И, по-моему, она очень взволнована.

Матвей вполголоса матюгнулся, но тут же сообразил, что звонить ему может, пожалуй, только одна дама, и поспешил к общему телефону, висевшему в коридоре. В ответ на горящий любопытством взор капельдинерши суховато буркнул: «Спасибо!», за что был награжден благосклонным кивком.

В трубке действительно послышался голос Лизы — явно растерянный и, похоже, заплаканный: «Матвей, папу арестовали…»

Глава семнадцатая Москва, май 1937 года

На международной Парижской выставке.

Париж, 26 мая. ТАСС. Советский павильон на международной Парижской выставке вызывает всеобщее восхищение посетителей. В нем собрано так много интересного, что у многих стендов приходится ожидать, чтобы тщательно рассмотреть выставленные экспонаты. Большое внимание посетителей привлекла картина художника Герасимова «Сталин на XVI партийном съезде». Всеобщее изумление вызывает прекрасно выполненная диаграмма распространения высшего образования в Советском Союзе по сравнению с царской Россией.

Газета «Актюбинская правда», орган Актюбинского

обкома и горкома КП (б) Казахстана.

29 мая 1937 года

Матвей ждал этого звонка. Ждал и боялся. И надеялся, что он не прозвучит, хотя и понимал, что все его надежды — всего лишь смешная глупость и самая обычная трусость. Конечно же, в этой ситуации Лиза обязательно должна была позвонить ему — кому же еще…

И томилось-немело все внутри, и разрывали душу тоска, отчаяние и сознание собственного полного бессилия и невозможности что-либо изменить. Сейчас от него решительно ничего не зависело — бездушная машина с ее стальными шестеренками была сильнее. И при всем желании сделать Дергачев ничего не смог бы, кто он против Системы? Так, даже не мелкий винтик — крохотная пылинка.

Хотя, пожалуй, и размышления о жестокости бездушной машины являлись не более чем уловкой и жалкой попыткой оправдать свое бездействие. Самому-то себе в глубине души Матвей мог признаться честно: даже если бы он носил знаки различия комиссара Государственной безопасности, то и в этом случае предпринимать ничего не стал бы. И причина такой позиции была проста и понятна: отец Лизы, Георгий Владимирович Корнеев, был арестован по «контрреволюционной» 58-й статье. Взяли папашу, по мнению Дергачева, вполне справедливо, и, скорее всего, его вина впишется в пункты три и четыре: «Сношения в контрреволюционных целях с иностранным государством или отдельными его представителями…» Что за это чаще всего бывает, известно: расстрел. И хорош он был бы чекист, если бы бросился сейчас оправдывать-выгораживать и спасать врага народа!

Больше всего сейчас Матвею хотелось отбросить все тягостные мысли, выпить стакан водки, упасть на кровать и с головой накрыться одеялом — как в детстве, когда уютная темнота казалась надежной защитой от любой беды и напасти…

Заплаканный и растерянный голос Лизы бился в трубке и ждал ответа. Он долго молчал, понимая, что пауза становится, как сказала бы Адель Карловна, просто неприличной, потом все-таки выдавил:

— Я понял. Ничего не предпринимай! Ничего, поняла? Я попробую все разузнать — что там и как. Тогда и позвоню. Жди…