У пристани

День прошел спокойно, без всяких приключений. Весть о новой победе козаков разнеслась по окрестностям с изумительною быстротой. В каждой деревне, которую приходилось проезжать отряду, жители выходили к козакам навстречу с хлебом-солью, с иконами и сносили им на место стоянки груды деревенских припасов; в больших же селах их встречали и священники с причтом, с хоругвями и кропили святой водой. Отряд двигался усиленным маршем; к вечеру было уже пройдено шестьдесят верст, и Морозенко велел остановиться на ночлег. Рано утром отдохнувшие и подбодрившиеся козаки двинулись снова вперед. Так прошло еще два дня.

На третий день вечером, когда остановившиеся для привала козаки расставили уже свои казанки и готовились приступить к вечере, в лагере послышались вдруг шум и движение. Толпа козаков окружила какие-то две фигуры и с громким хохотом и шутками волокла их к Морозенку.

— Поймался, друже! Ах ты, смутьян, народ бунтуешь? Ну, погоди ж! Идем-ка к атаману! — раздавались веселые угрозы в толпе, окружавшей двух прибывших.

Все в лагере посрывались со своих мест, заинтересованные любопытным происшествием.

— Что это? Что там такое? — всполошился и Морозенко, подымаясь с места.

— Да это Сыч поймал кого-то и волочит к тебе, — пояснил с улыбкою Хмара.

Сердце Морозенка забилось тревожно. В это же время толпа достигла его и из нее выступил красный, сияющий Сыч, державший за шиворот какую-то человеческую фигуру.

— А вот, посмотри-ка, сыну, какого карася аз пояше![12] — возгласил он торжественно, приподнимая одною рукой свою жертву.

— Верныгора! — вскрикнул с изумлением Морозенко, и в голосе его послышалось некоторое разочарование. — Теперь уже не Верныгора, а Вернысолома, брате! — пояснил с широкою улыбкой прибывший и, обратившись к Сычу, прибавил: — Да ты пусти, отче, а то жупан перервешь.

— Э, нет, братику, попался в полон, да еще и просишься! Вознесем мы тебя еще превыше древес! — хлопнул его по спине Сыч и, опустивши на землю, продолжал, обращаясь к Морозенку: — Ты только подумай, сыну, за каким делом мы его застали, га? Ездит себе на серой кобыльчине, да всюду гетманские наказы развозит, да язык о зубы точит, против вельможных панов бунтует! Га?

— Почтарем стал, — усмехнулся Верныгора, — в козаки уже не гожусь, ну так хоть в дзвонари.

— И ведь что еще, — продолжал с воодушевлением Сыч, — и двух ног целых нет, а туда же пнется.

— Борониться могу и на одной, а бежать и на двух не собирался, — ответил Верныгора.

Громкие крики одобрения приветствовали его слова.

— Ишь ты, какие они у нас завзятые! — крикнул весело Сыч. — Ну, за это можно будет тебе и чарку горилки дать. Садись же да расскажи нам про все новости; уж если ты почтарь, так должен все знать, а то мы от стаи отбились да и не знаем, что там поделывают наши орлы-соколы.

Козаки уселись в круг; в центре поместились Морозенко, Сыч, Верныгора и Хмара, а остальные окружили их плотною стеной. Кашевары принесли огромный казан галушек с салом и бочоночек водки. Когда все утолили и голод, и жажду, Сыч обратился к окружающим:

— Ну, братия, будем слушать!

— Гм... Ну, с чего ж вам начать? — откашлялся Верныгора. — Про Ганджу да Кривоноса, что взяли Винницу и Брацлав, слыхали?

— Оповещены, — пробасил Сыч, — реки далее: как другие?

— Остап взял Тульчин.

— Ну? — изумились Сыч и Морозенко.

— Крепость важная, — заметил значительно Хмара, — я там раз чуть-чуть на кол не угодил. Помню хорошо. Так, значит, уже вся Подолия наша?

— Почти; пройдет еще недельки две — и вся в жмене будет, — ответил Верныгора и продолжал, набивая люльку: — Колодка вот тут же, на Волыни, Кременец взял{3}.

— Вот это так дело! — воскликнул шумно Сыч. — Как ему оно удалось? Ведь так огорожен этот город, что и сам черт о него зубы сломает.

— Шесть недель осаждал, а все-таки взял!

— Молодец! — перебил его весело Кривуля.

— А в Литве Небаба наш хозяйничает: Гомель, Лаев, Брахин сами ему отворили ворота; везде города под гетманскую руку приводит... Да вот гетман Радзивилл выслал сильный отряд с Воловичем на челе, что у них выйдет — не знаю.

— Ну, мы к нему на подмогу поспеем, — вставил Морозенко, — мы к Луцку идем.

— Дело, — согласился Верныгора, — Луцк сильная крепость, а там еще и значительный польский отряд заперся.

— Ты знаешь наверняка? — оживился Морозенко.

— Верно; люди говорили, что там скрылось множество панов.

— Ну вот, это как раз нам на руку, — вскрикнул радостно Сыч, — а как же левобережцы?

— Работают! — усмехнулся Верныгора. — Недавно я там был. Жныва теперь... поверишь ли, на полях никого... и хлеб уродил, а собирать некому, так и высыпается... или скотина выпасывается... все облогом стоит... хаты везде не заколочены, словно мор по земле прошел, только кой-где бабы, старики да дети по две, по три копки нажали... да и баб мало. Все, что могло, все к батьку да к нашим ушло... А особенно из Вишневеччины; много там народ вытерпел, озверился... Вовгура там хозяйничает...{4} Здорово ощипал Ярему...