Читаем У подножия Мтацминды полностью

Так или иначе, но солнце, внезапно вынырнувшее из тумана, выбило его из колеи, как только он усомнился хотя бы на одну сотую секунды: фонарь это или солнце? Как бы желая себя оправдать, он вспомнил, как иногда по вечерам внезапно вспыхивал фонарь, висящий близ его окна. И вдруг, помимо его воли, на него нахлынули образы прошлого. Одни мчались с быстротой молнии, другие еле двигались, как будто их несли на носилках.

Нет, это были не образы, а куски большой картины, варварски разорванной на части: кусок освещенного луной моря, кусок поля, озаренного солнцем. Эти безжизненные куски иногда оживали, расширялись, дополнялись новыми деталями как бы из другого слоя памяти.

Он остановил взгляд на куске картины, где сохранилась часть старинной крепости на берегу реки, волны которой ясно показывали, что река эта бурная. И ему вдруг представилось, что это изображена старинная крепость, правда, крепость, отжившая свой век уже около ста лет тому назад, но в этой отжившей свой век крепости он как раз и начинал свою жизнь.

Тот реальный луч солнца, только что сверкнувший на стеклах его окна, как гимназист, обрадованный своим первым успехом, он заменил помимо своей воли тем лучом, который заиграл в его воображении более живо, чем реальный… Он смотрел на как бы купавшиеся в жидком солнце красочные узоры висевшего на стене текинского ковра.

И ему казалось, так будет вечно.

Он смотрел на книжный шкаф, сквозь стекла которого золоченые переплеты книг перекликались с золотыми лучами солнца.

И ему казалось, так будет вечно.

Тогда он умел уже читать, и название одной из книг, томившейся, как ему казалось, от долгого стояния, его особенно заинтересовало. Это была эн–ци–кло–пе–дия.

Как–то раз, когда в комнате никого не было, он вынул из шкафа один из томов энциклопедии. И начал закрывать пальцами по очереди то одну, то другую букву.

Вдруг он громко рассмеялся и захлопал в ладоши, как будто наконец открыл долго мучившую его тайну. Теперь эта мудреная энциклопедия была им радостно сброшена с пьедестала загадочности.

Еще бы! — если он обнаружил, что в этом длинном непонятном слове есть одно маленькое, которое он понял, то, очевидно, есть и другие маленькие вполне понятные слова.

В этот момент вошла его мать.

Он радостно закричал:

— Мама, я нашел клопа! Мать рассердилась:

— Во–первых, зачем ты лазил в шкаф? А во–вторых, у нас клопов никогда не было.

— А если я покажу…

И он, взяв книгу, показал.

— Вот, смотри, после «ци» идет «клоп».

Мать рассмеялась и назвала его маленьким дурачком. Но его слух воспринял эти слова как «умный мальчуган». Потом ему показалось, что луч солнца запутался в густых каштановых волосах матери. Он решил помочь ему выбраться, уже протянул руку, но луч, очевидно испуганный движением его руки, перепрыгнул на ковер.

Мальчику было тепло, но не от печки, согревшей комнату, а от дыхания матери, которое он чувствовал все время.

И ему казалось, так будет вечно…

Но потом раздался звонок, означавший, что занятия в классе начинаются. Мать, погладив его по стриженой головке, вышла…

Ему казалось, что это чередование игры солнечных лучей на стеклах книжного шкафа и на узоре текинского ковра, улыбок матери, звонков, возвещавших о начале занятий, будет вечно.

И было такое утреннее солнце над морем. Сквозь зеркальные стекла большого гостиничного номера спокойно проникал луч солнца и ложился на полураскрытые во сне губы молодой женщины. Он смотрит на эти губы и не верит своему счастью. И ему кажется, что это будет вечно.

Все движется — вера, чувства, годы. Все уносится вдаль… Настал день, когда он увидел, как луч утреннего солнца устало упал на сухую траву могильного холмика, и ему уже не казалось, что луч запутался в траве, он уже не протягивал руки, чтобы его высвободить. Да и луч все равно не собирался никуда убегать. Он уже примирился со своей участью и не играл с травинками, а скорее отдыхал на них.

А он смотрит на этот успокоившийся луч солнца, стоя, как каменное изваяние. Он еще дышит, но его дыхание никого не согреет. Он еще пытается улыбаться жизни, но она его не замечает.

…И все же это было, есть и будет вечно — улыбка матери, школьные звонки, детские голоса и любовь — горячая, возвышенная, непобедимая.

1967

Москва.

<p><strong>У подножия Мтацминды</strong></p><p><strong>Часть Первая</strong></p><p><strong>Глава I</strong></p>На перроне Тифлисского вокзала

Есть люди, которые, даже шествуя по тротуару, всегда оказываются в центре, с кем бы они ни шли. Их спутники пристраиваются сбоку, стараясь удержаться хоть на краю тротуара, даже в мыслях не допуская, чтобы перемениться местом. Делается это совершенно без всякого заранее обдуманного намерения, механически, и даже не делается, а само собой получается.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Адмирал Советского Союза
Адмирал Советского Союза

Николай Герасимович Кузнецов – адмирал Флота Советского Союза, один из тех, кому мы обязаны победой в Великой Отечественной войне. В 1939 г., по личному указанию Сталина, 34-летний Кузнецов был назначен народным комиссаром ВМФ СССР. Во время войны он входил в Ставку Верховного Главнокомандования, оперативно и энергично руководил флотом. За свои выдающиеся заслуги Н.Г. Кузнецов получил высшее воинское звание на флоте и стал Героем Советского Союза.В своей книге Н.Г. Кузнецов рассказывает о своем боевом пути начиная от Гражданской войны в Испании до окончательного разгрома гитлеровской Германии и поражения милитаристской Японии. Оборона Ханко, Либавы, Таллина, Одессы, Севастополя, Москвы, Ленинграда, Сталинграда, крупнейшие операции флотов на Севере, Балтике и Черном море – все это есть в книге легендарного советского адмирала. Кроме того, он вспоминает о своих встречах с высшими государственными, партийными и военными руководителями СССР, рассказывает о методах и стиле работы И.В. Сталина, Г.К. Жукова и многих других известных деятелей своего времени.Воспоминания впервые выходят в полном виде, ранее они никогда не издавались под одной обложкой.

Николай Герасимович Кузнецов

Биографии и Мемуары
100 великих гениев
100 великих гениев

Существует много определений гениальности. Например, Ньютон полагал, что гениальность – это терпение мысли, сосредоточенной в известном направлении. Гёте считал, что отличительная черта гениальности – умение духа распознать, что ему на пользу. Кант говорил, что гениальность – это талант изобретения того, чему нельзя научиться. То есть гению дано открыть нечто неведомое. Автор книги Р.К. Баландин попытался дать свое определение гениальности и составить свой рассказ о наиболее прославленных гениях человечества.Принцип классификации в книге простой – персоналии располагаются по роду занятий (особо выделены универсальные гении). Автор рассматривает достижения великих созидателей, прежде всего, в сфере религии, философии, искусства, литературы и науки, то есть в тех областях духа, где наиболее полно проявились их творческие способности. Раздел «Неведомый гений» призван показать, как много замечательных творцов остаются безымянными и как мало нам известно о них.

Рудольф Константинович Баландин

Биографии и Мемуары
100 великих интриг
100 великих интриг

Нередко политические интриги становятся главными двигателями истории. Заговоры, покушения, провокации, аресты, казни, бунты и военные перевороты – все эти события могут составлять только часть одной, хитро спланированной, интриги, начинавшейся с короткой записки, вовремя произнесенной фразы или многозначительного молчания во время важной беседы царствующих особ и закончившейся грандиозным сломом целой эпохи.Суд над Сократом, заговор Катилины, Цезарь и Клеопатра, интриги Мессалины, мрачная слава Старца Горы, заговор Пацци, Варфоломеевская ночь, убийство Валленштейна, таинственная смерть Людвига Баварского, загадки Нюрнбергского процесса… Об этом и многом другом рассказывает очередная книга серии.

Виктор Николаевич Еремин

Биографии и Мемуары / История / Энциклопедии / Образование и наука / Словари и Энциклопедии