У Пяти углов

И зачем он вмешался в это дело? То есть когда Вольт почти побежал к Хурунжему говорить правду в глаза, он не думал — зачем. Но теперь, успокоившись, не мог не думать. Неужели он надеялся, что от его слов Хорунжий мгновенно устыдится и сразу же возьмет Вериньку в авторы? Наверное, даже тогда, в запале, не надеялся. Так зачем? Может быть, дело в том, что говорить правду в глаза нужно все равно — хотя бы время от времени? Может быть, это входит в антропомаксимологию — одушевляет те необычайные силы, которые таятся в человеке, чтобы, освободившись, они действовали не во зло, а во благо?

Наверное, лишними были эти рассуждения, но Вольт не мог не анализировать свои поступки, так же как не мог не проповедовать — такая уж натура. Он и сам почувствовал, что своим нудным анализом только нарушил цельность поступка, сам устыдился излишнего пафоса в своих рассуждениях. И чтобы снизить пафос, оторвал с полметра бумаги — у Красотки Инны в лаборантской зачем-то издавна стоит огромный рулон — и толстым фломастером нарисовал карикатуру: человека, явно похожего на него самого, Вольт изобразил в виде сосуда, в котором спрятан джинн — его скрытые силы. Да, джинн, вот только вопрос: добрый или злой? Может быть, нужно разобраться, прежде чем выпускать? Вольт не хотел сейчас думать об этом — он нарисовал карикатуру только чтобы отвлечься, отключиться от Веринькиных эмоций.

Так с карикатурой и вернулся в старшинскую. А там все еще пыхтел Крамер над никому не нужной заметкой в стенгазету. Вот если бы написать про методы подбора авторов монографий! Но всем настолько хорошо известно, что стенгазета не имеет никакого отношения к институтской жизни: в жизни борьба за вакансии, за утверждение тем, за места для статей в сборниках — да мало ли, а в стенгазете — соцсоревнование и дальнейшие успехи, — что и шутить на эту тему банальность. Разве что в юморе кое-что проскакивает. И Вольт посоветовал — тоже, конечно, не всерьез:

— Все еще стараешься? Напиши жуткий детектив про похищение людей. Ингрида пыталась меня похитить.

Крамер с готовностью оторвался от своих писаний.

— А ты не дался? Напрасно, мастер. Когда похищают, надо поддаваться — как невесты на Кавказе. У Поливановой перспективы. Правда, не ты один такой идеалист: мою Татьяну звал к себе сам Милорадов, а она не пошла, говорит: «Там у них тихое людоедство». Здорово сказано, да?

Вольту отнюдь не польстило сравнение с крамеровской Татьяной. А тот ударился в откровенность, хотя никто его об этом не просил:

— Понимаешь, мастер, в женщине должна быть тайна. Квазииррациональное!

О, господи! Еще и квази — просто иррационального мало. А ведь сорок лет человеку — не восемнадцать.

— Ладно, ты извини, мне еще надо посмотреть мои склянки в термостате. Потом доскажешь про квази.

На самом деле — надо. И ведь термостат в лаборантской, но Веринька так задурила голову, что стоял рядом, чуть ли не прислонялся — и начисто забыл.

Заглянул заодно и в животник к Мафусаилу. Почтенный крыс преданно потерся лбом о палец своего благодетеля и занялся колбасным обрезком. Удивительное все-таки дело: хотя полностью переносить результаты эксперимента с Мафусаила на людей нельзя, кое-какие рекомендации бесспорны. Почему же здесь в лаборатории хотя бы, видя чудесное долголетие Мафусаила, никто не интересуется методикой, никто не пытается следовать? Долго жить хочется всем, но приложить ради этого усилия, изменить образ жизни — нет, сразу же масса отговорок, а за всем элементарная лень. Вот если бы можно было попросту проглотить таблетку — современный вариант эликсира молодости! — тогда бы стояли в очереди, выкрадывали пробирки из термостата.

Вольт уходил, а Мафусаил, оставив колбасный обрезок, встал лапами на сетку и смотрел вслед — он не за угощение, он любит бескорыстно.

Ну и зашел снова в лаборантскую, заглянул в термостат. Там все было нормально. Да с тех пор как перешли на разовые английские чашки Петри, не надо и заглядывать, беспокоиться. Ерундовая хитрость: крошечные рубчики, благодаря которым крышка не прилипает и культура в чашке свободно аэрируется. А в наших крышки легко прилипали, аэрации не было и культуры задыхались. Почему не сделать и на наших такого рубчика? Тайна совершенно мистическая, вроде Бермудского треугольника.

Уже закрывал термостат, когда появилась Красотка Инна.

— Здрасьте, Вольт Платоныч.

Только она так умеет — преувеличенно почтительно, а на самом деле насмешливо.

— Добрый день.

— А скажите пожалуйста, Вольт Платоныч, вы уважаете Евтушенко?

Никогда не знаешь, чего от нее ждать. Тем более странно, что не знает же Красотка про Женю Евтушенко, школьную любовь Вольта, не знает, что и сама чем-то похожа на Женю — во всяком случае, тот же тип.

— Да, я его люблю.

Как вы уклончиво! Я вас спросила: «Уважаете?» Зато я люблю и уважаю. Вот, была на его вечере, пробилась сквозь толпу, он мне книжку надписал.