У меня не было головы, а мои глаза парили в воздухе

Но в безопасности от чего, недоумевал я. Умерев, я, тем не менее, не был мертв. Казалось, мне бы надо радоваться, но что-то у меня это не особо получалось.

Один из омаров высунул голову из норы. Я увидел его, услышал, почувствовал жизненную энергию и определил температуру. Я решил, что ему что-то известно.

— Что происходит? — спросил я. — Что со мной случилось?

— Другого выхода не было, — сказал он. — Нам так тебя жаль. С тобой приключилась большая беда. Мы старались изо всех сил, но твой организм был так плохо сделан.

— Плохо сделан! — закричал я и рванул к омару, и тот скрылся в норе так быстро, что даже со всеми своими органами чувств я не уловил его движения.

Два обстоятельства поразили меня.

Я обратился к омару, он ответил мне, и мы поняли друг друга. А ведь той ночью, сидя у костра, мы едва продвинулись дальше жестикуляций и примитивного ворчания.

И, если я правильно его расслышал, именно омары собрали меня по кускам, сделали меня тем, чем я теперь являюсь. Все это, конечно же, было бредом. Как могли эти вшивые омары совершить нечто подобное? Они жили в норах, разводили костер высверливанием и не имели ни малейшего понятия о том, как приготовить сносную выпивку. Это было немыслимо, что кодла омаров, живших словно стая луговых собачек, вернула меня с того света.

Но, очевидно, они все же сделали именно они, ведь поблизости никого больше не было. И если уж им удалось провернуть такое (и опять: какое уж тут «если»?), они вполне могли бы вернуть меня в прежнее состояние. Если они были способны превратить меня в то существо, которым я стал, то могли и человеческий облик мне вернуть. Должно быть, у них были огромные познания в биоинженерии: как еще объяснить столь полное мое преображение? Скорее всего, они могли выращивать искусственные мягкие ткани и работать с другими материалами, о которых я не имел никакого понятия. Если у них имелись подобные навыки и средства, маленькие мерзавцы вполне могли бы снова сделать меня человеком.

Я задался вопросом: не сыграли ли они надо мной своего рода шутку? И если окажется, что все так и есть, Богом клянусь, они за это заплатят. Когда я приду в норму, я поотрываю их дурацкие хвосты; покажу им, как шутки шутить.

Они откопали меня, склеили — и я все еще был жив. После того обвала от меня, скорее всего, мало что осталось. Наверное, для начала у них имелся всего лишь кусок моего мозга. Должно быть, пришлось попотеть, чтобы из меня вышло хоть что-нибудь. Полагаю, мне следовало сказать им спасибо, но что-то я не испытывал особой благодарности.

Они испоганили меня, ясное дело. Независимо от того, чувствовал я себя человеком или вел себя как человек, внешне я им не был. На просторах галактики меня за него не примут. Кое-кто из людей, возможно, и сможет в уме считать меня человеком, однако для большинства я буду всего-навсего уродом.

Спору нет, я приноровлюсь жить и так. И всякий приноровился бы, надыбай он планетку наподобие этой. С такими деньжищами я устроюсь очень даже неплохо.

Когда я двинулся к кораблю, то испугался, что не смогу быстро перемещаться на своих лапках. Но все обошлось. Я скользил вперед быстрее, чем если бы шагал на своих старых ногах, и ловко перебирался через неровности ландшафта, хотя раньше их пришлось бы обходить. Вначале я думал, что придется поднапрячься, чтобы заставить все эти ножки двигаться в один ряд. И тем не менее я полз к своей цели так, словно всю жизнь передвигался на манер гусеницы.

Глаза мои тоже были чем-то невероятным. Я видел все не только вокруг себя, но и над собой. Пришло осознание, что, будучи приматом, я смотрел на мир словно через трубу и был слеп больше чем наполовину. Также я понял, что меня, как примата, должно было сбивать с толку и дезориентировать подобное всеохватывающее зрение. Однако в моем новом состоянии этого не происходило. Изменилось не только мое тело, но и мои сенсорные центры.

Полным обзором все не ограничивалось. В глазных стебельках размещалось множество других органов чувств. Назначение некоторых из них я понимал, однако большинство — все еще оставались для меня загадкой и слегка обескураживали. Они собирали информацию, к которой мои человеческие чувства были слепы — о подобном я никогда не знал и не мог дать ему названия. Самое любопытное, что ни одно из этих новых чувств не было выражено как-то особенно и казались вполне естественными. Они давали комплексное знание обо всех силах и условиях вокруг меня. Я получал полную и совершенно точную картину физической среды, в которой находился.

Я добрался до корабля и не стал заморачиваться с лестницей. Даже не подумав, я выгнулся вверх и пополз по скользкой металлической поверхности. На подошвах гусеничных лап имелись присоски, о существовании которых я не подозревал, пока не пришло время воспользоваться ими. Я гадал: сколько же еще неведомых мне способностей дожидаются часа, чтобы проявить себя, когда в том возникнет нужда?