У лодки семь рулей

Каждый вечер после ужина, прежде чем подмести лавку, он брал глиняный кувшин и сломя голову мчался к источнику; и так три или четыре раза, пока не наполнялся бачок на кухне. Служанка совала ему ломоть хлеба, по дороге он свистел так, словно во рту у него находился духовой оркестр, и едва появлялся у водоема, как Фантуна набрасывалась на него.

— Эй, подружки! Роза Плакса! Деолинда Толстуха! Поглядите, кто к нам пожаловал! Сам Младенец Иисус… Благослови его господь, что дал ему такую шикарную штуку! Ты ее уже видела, Роза Плакса? Вот проклятье, бедняжке и одеться-то не во что, чуть не голышом ходит, все наружу.

Алсидеса изводили насмешками с того самого вечера, когда озорные торговки по-своему истолковали один его жест и там же, у источника, пока три крана наполняли кувшины и кувшинчики, заставили показать им то, что с младенческих лет должно быть сокрыто. И пока одни плевались, а другие горланили модную песенку, Фантуна, самая проказливая и шальная из всех, схватила комок земли и с хлесткой шуткой запустила его в мальчика.

Со временем стыдливость сменилась нахальством, и Алсидес, не смущаясь, вторил торговкам, а они дружным хохотом встречали его ругательства и фривольные жесты; в темноте он даже осмеливался потискать наиболее податливых; их привлекал его задорный вид, рыжие волосы и веснушки. Только зубастая Фантуна проходу ему не давала своими прибаутками, а почему, Алсидесу было невдомек. (Он и не подозревал, что нравится ей.)

Днем Младенец Иисус часто думал о ней, но лишь потому, что ему не терпелось проучить ее. Он решил было отплатить ей той же монетой, но сочинитель из него не получился: ни слова, ни рифмы не шли на ум.

— Недолго ей надо мной потешаться, — грозился Проклятый Младенец.

Солнечный луч на цыпочках прокрался сквозь щели ставен в амбаре и заплясал на мешках, где спал Алсидес. Он протер глаза, потянулся, расправил онемевшие члены и, оглядевшись по сторонам, заметил около себя доверчивого крысенка. Жажда мщения обострила его ум. Остальное было проще простого. Кусочек трески, ловкое движение рук, накрывших холстину, — и зверек оказался в коробке из-под галет. Даже Лобато заметил в мальчике перемену. Обычно Алсидес был каким-то задумчивым, грустным, будто спал на ходу, как говорил хозяин. Но только не в тот день, черт побери!..

«Вот стемнело, и Аугуста послала меня к источнику».

— Ну, иди… Только не прохлаждайся. Дона Розариньо уж мне жаловалась, что ты там проказишь, очередь пропускаешь…

Алсидес в ответ даже рта не раскрыл. Он поставил кувшин на плечо, запихнул крысенка в карман, освободив его из темницы, и засвистел, да так пронзительно, словно целый духовой оркестр вышел летней порой поразвлечь народ во время сиесты, — таков, говорят, был старинный обычай в нашем городе.

Фантуна — язык-то у нее без костей — весь свой репертуар повторила, чтобы доконать мальчишку.

— Эй, Роза Плакса! Деолинда Толстуха! Младенец Иисус — сам черт! Вы знаете, что он черт? Надо мне заняться ребенком, новую рясу ему сшить. Совсем голенький он. Как только не стыдно выставлять эту штуку всем напоказ…

Фантуна на сей раз превзошла самое себя, а Алсидесу — хоть бы хны!

— Он сегодня онемел, бедненький! У него мыши язык отгрызли, так он и останется теперь на всю жизнь, мое солнышко!

Притихший Китаеза молчал, крепко вцепившись в ручку кувшина, словно боялся, как бы его не стащили. Крысенок барахтался в кармане, щекотал руку, и Сидро ухмыльнулся: «Недолго ей надо мной потешаться».

Цокот лошадиных копыт раздался как нельзя более кстати. Едва заслышав его, торговки принялись зубоскалить, стрекотать, щебетать, они мигом поняли, что за птица к ним пожаловала. И в самом деле. На дороге появился Дамский Угодник, верхом на лошади, тщедушный, в чем только душа держится, но всегда не прочь поволочиться за юбками; вид у него был скорее испуганный, чем молодцеватый. Торговки ринулись на галерею у источника, чтобы насладиться зрелищем, и Фантуна крикнула звучным голосом:

— Ах, сеньор Аугусто! Женщины и лошади с ума по вас сходят!

Дамский Угодник галантно коснулся полей шляпы, и его хлыст зажужжал в воздухе, заставляя гнедого танцевать, как в цирке, высоко вскидывая ноги. Алсидес не следил за представлением, — эка невидаль, пусть-ка лучше Фантуна попляшет! Засунув руку в карман, он постарался стать сзади торговки и тогда, присев на корточки, запустил крысенка ей под юбки. Зверька будто подучили, так ловко он уцепился за кружева.

Фантуна завизжала от ужаса и со всех ног припустилась бежать без оглядки. «Господи Иисусе! Да ведь это крыса!»

Женщины, давясь от смеха, бросились врассыпную, словно Фантуна чуму несла в подоле касторовой юбки. Все суетились, визжали, гоготали, отпускали смачные шутки. Один Алсидес — ну и притворщик! — смиренно набирал воду, а в душе ликовал, упиваясь местью.