У колодца

«Жить! Жить!»— твердил он, уходя от развалин, как от чего-то страшного, напоминающего, но уже прошлого и, кажется, уже ненужного. Да-да! Развороченное безобразие бывшего милого, уютного домашнего мирка резко разграничило прошлое с настоящим. И его гнало что-то от этого бывшего… Вот только куда гнало — он никак не мог понять, шел куда глаза глядят, и не хотелось даже себя спрашивать — куда и зачем?..

Только повторял и повторял: кому? кому?..

Ни сослуживцы, ни соседи, ни даже родные — мать, брат, сестра, казалось, не могли заполнить вдруг открывшуюся пропасть душевной пустоты.

Игорь Петрович вдруг остановился, закрыл глаза, сознание заволокло картинами далеких воспоминаний, и он тихо, почти беззвучно, как когда-то в далеком-далеком детстве, прошептал:

— Ма-ма!.. — и заплакал.

Ему стало жаль матери, сестры, брата, он, кажется, сразу простил им все, все обиды, которых, возможно, и не было, но которые он мнительно, болезненно воспринимал и раздраженно реагировал на них.

Но мать далеко, сестра — тоже, а Сашу он больше не видел.

Один! Совсем один!..

Дожил!.. За всю жизнь никто не сказал ему искренне даже спасибо, не поблагодарил за что-нибудь…

Нет!.. Как это никто?.. Сказали! Сказали!

«От всего Черноморского флота!..»

Матрос сказал! Слепой… Тысячу зрячих не видели, не благодарили, а он увидел, понял, поблагодарил… Он лучше всех видел!

Тоненькая душевная ниточка вдруг протянулась от Сергушина туда, к зенитке, к матросам, еще час-два тому назад незнакомым, а теперь, кажется, самым дорогим. Они вспомнят его! Они помнят его!..

Сергушину стал сразу дорог тот пятачок земли у кладбищенской ограды, словно островок среди океана безмолвия и отчужденности.

…Вот и показался старый колодец.

Игорь Петрович обрадовался ему, как родному пристанищу, у которого мог отдохнуть и набраться живительной влаги.

Нет-нет! Только не отдых! Скорее воду! Там ждут! Его ждут! Его!..

Быстро зашагал к колодцу, перегнулся и стал торопливо опускать на длинной бечевке флягу. Он слышал, как она ударилась о дно.

«Опять воды мало!»— с досадой подумал он. Но решил не уходить, пока не наберет полную флягу.

Слух обострился, и Сергушин услышал тоненькое булькание. Обождав пять-десять минут, осторожно потянул бечевку. Почувствовал: фляга наполнилась. Быстро стал выбирать.

Вот и фляга показалась, блеснула радостно алюминием на солнце. Сергушин протянул руку, схватил флягу за горлышко…

И вдруг почувствовал точечный ожог в затылке, словно кто-то притронулся раскаленным прутиком.

Он слегка осел, навалился на край колодца. Зрачки отразили выскользнувшую из руки флягу. И странно: она повисла в воздухе.

Сергушина сразу сковало — не иначе как ранило.

Как же не уберегся? Ведь слышал, когда потянулся к фляге, — над головой пронесся ревущий «мессер».

Казалось, даже слышал и того мальчонку, что выскочил из развалин дома, подбежал к нему, стал тормошить, потом тронул чуть теплый лоб и кому-то крикнул:

— Наповал! Прямое попадание в затылок!..

Далеко, в районе кладбища, била зенитка.