У императора

Василий Иванович Немирович-Данченко У императора

Через несколько минут флигель-адъютант вышел оттуда так же бесшумно, как и вошёл. Он внимательно взглянул на Амеда. Тот было двинулся к нему, приняв это за безмолвное приглашение, но вовремя остановился, заметив сделанный ему жест.

— Погодите!..

Сумрачный генерал у окна обернулся к молодому горцу и, казалось, только сейчас его заметил.

Амед различил на его шее георгиевский крест и на груди такую же звезду. Нахмурясь, тот подозвал к себе флигель-адъютанта и о чём-то спросил его шёпотом. Молодой офицер начал объяснять также вполголоса. Очевидно, дело касалось елисуйца, потому что они оба на него посматривали, как вдруг в другой комнате послышались шаги. И флигель-адъютант, и генерал замерли… Точно прирос к земле и Амед. Шаги дошли до дверей и остановились. Потом повторились, но уже глуше и глуше… У окна опять заговорили так, что ни одно слово не достигло до Амеда. Ему мало-помалу делалось страшно. Вся эта обстановка кругом, тишина, точно вылитые из бронзы и дышавшие как-то незаметно часовые, суровые взгляды желтолицего генерала, даже глухой и мерный стук маятника, серый и тусклый день, глядевший неприветливо и хмуро, и громадное окно — охватывали горца какими-то зловещими предчувствиями. Он сначала пробовал бороться с ними, думал, что он сейчас, может быть, сию минуту должен будет говорить с Государем, мечтал, что теперь делает Нина, молится ли за него и знает ли, где находится её избранник… Потом Амеду представилось, как ярко в эту пору дня солнце светит на Самурскую долину. Как блещут серебряные вершины Шахдага, и за ним в какую голубую даль уходят снеговые великаны Дагестана… Как тихо-тихо струится река у стен крепости, и вздрагивает всею своею листвою чинара на площади… Да, ещё в крепости ли Брызгалов с дочерью? Может быть, они уже в Тифлисе? Картина за картиною, воспоминание за воспоминанием теснились в его голове и менялись со страшною быстротою. Он не понимал потом, как в такое короткое время успел столько передумать… Да Нина, может быть, в Тифлисе — у наместника, там её теперь ласкают, балуют, и вдруг сердце его сжалось от нежданно-негаданно родившейся мысли: балуют, ласкают. Ещё бы, её — героиню да не ласкать; ведь все окружавшие М. С. Воронцова с такою жадностью расспрашивали Амеда о ней, запоминая каждую подробность, каждую мелочь этой осады и той роли, какую в страшные дни её играла милая девушка. Теперь все эти блестящие офицеры, перед которыми терялся Амед, окружают её, ухаживают за нею… Ведь у русских это позволено. По вечерам на балах танцуют с нею, смотрят ей прямо в глаза, говорят ей любезности. Он и при наместнике как будто стушёвывался перед ними, что же будет без него, не потускнет ли память о нём в её сердце, не перестанет ли она думать о жалком далёком горце, не затронет ли кто-нибудь из этих знатных и богатых молодых людей её воображение, её душу? Ведь и по воспитанию своему они ей ближе, чем он. Они могут долго и много говорить с нею, у них всё общее… Нет, Амед чувствует, что каждый лишний день здесь, в этом холодном, туманном Петербурге будет для него полон сомнений и муки. Скорее бы туда, назад, — в солнечное царство голубых вершин, в яркую, горячую действительность родного края… Он, думая, так уходил всем своим существом в это, что даже и не заметил, как подошёл к нему желтолицый и хмурый генерал.

— Вы из Самурского укрепления?.. Вы были там всё время осады?

Амед растерялся и в первую минуту даже не понял, о чём его расспрашивают.

— Вы говорите по-русски, прапорщик?

— Точно так-с.

— Вы из мирных?

— Наш род никогда не воевал с Россией… Мы всегда стояли за русских.

Генерал презрительно улыбнулся и посмотрел прямо в глаза молодому офицеру — «Очень-де одолжили Россию!» Амед почувствовал себя оскорблённым, выдержал пренебрежительный взгляд и так сверкнул глазами в ответ, что генерал отошёл прочь, кинув флигель-адъютанту:

— И что за охота Михаилу Степановичу выдвигать этих дикарей! Неужели он не мог прислать кого-нибудь из наших? Ведь, при нём немало молодёжи из лучших фамилий…

Амед вспыхнул. Он едва сдержался, хотя сам не понимал, что может сказать жёлчному генералу.

Флигель-адъютант что-то принялся шёпотом объяснять, и опять ответ генерала долетел до Амеда.

— Ну, положим, герой. Я ничего не имею против. Навесил на него крест, произвёл его, оказал ему справедливость… И оставь… И без этого у нас уж очень мирволят всяким варварам.

И он с тою же скучною миной загляделся в окно.

Отходя назад, флигель-адъютант насмешливо улыбнулся и ободряюще взглянул на Амеда: «Ты-де не очень волнуйся этим, здесь на всякое чиханье не наздравствуешься!» Амед это так и понял и благодарно посмотрел на него.