У друкарей и скоморохов (СИ)

— Го-го-го, сахарные уста! — на месте грамотки перед изумленными глазами Васки запрыгала красная, мокрая, редким рыжим волосом поросшая рожа… Бажен схватил шутника за ворот, протолкал и вновь сунул грамотку в руку чтецу. Старуху, примеривщуюся было вцепиться ногтями в лицо весёлого, толпа отнесла в сторону.

— Читай же.

— «Помнишлимойсве…» Ага. «Помнишь ли, мой свет, как дарила я тебе золотой перстенек с бирюзовым камешком? Отдай его мамке моей, челом бью. Государь батюшка мой, не нашедши у меня перстенька того, гневен сделался, что и отписать не можно…»

— Хватит! — Бажен отобрал грамотку и сунул её за пазуху. — Вот и серая утица наша опять подплывает… Так чего же, Авдотьевна, желает моя забавушка — чтоб я к ней сегодня зашел или перстенёк тот вернуть?

— Грех тебе, шпынь безродный! Думаешь, нельзя на тебя управу найти? Вот донесу господину своему боярину, холопы тебя скоренько укроют в тёмное место.

— Ахти мне, матушка, уже забоялся! Скажи: буду во время обычное.

Бажен схватил паренька за плечо и толкнул впереди себя к Нитному перекрестку. Старуха, засеменившая было за ними, отстала в Калачном ряду, где народу было ещё погуще.

— Хуже не найти московских девиц, до чего прилипчивы… Так ты собрался с нами идти? Вспомнил я уже.

Васка не глядел на него. Они быстро (на Москве все бегут, у всех дела) шли по Варварке.

— Мне к дядьке Гавриле уже не ворочаться. А с вами, весёлыми, могу и не идти. Вот лепше пойду я к печатному мастеру Кондратию Иванову, он меня любит и службу мою пожарную помнит. А у него в приятелях дьяк государев Иван Тарасович Грамматин. О, сколь это человек великий! Волшебный перстень имеет, и перстень тот может что угодно сотворить по его воле, дьяка.

— Обиделся. Теперь уже ты меня дьяком чародейным пугаешь. Иди себе, коль желаешь… Что ж не идёшь?

— Ладно уж, я с тобой.

— Добро, будешь у нас за козу… Да постой, парень, дослушай хоть сначала! У нашей ватаги плясовых псиц отродясь не водилось, а была ученая коза. Наша Чернуха с медведем плясала, в барабан била и другие штуки выделывала. Сдохла, бедная, зимою, а заместо неё смастерил нам столяр козлиную голову на палке. Мы тебя быстро научим. Коли грамоту одолел, то плясать тебе выучиться — раз плюнуть!

— Знатное ремесло…

— Зато у нас, походных скоморохов, жизнь вольная, здоровая. Всё по лугам, по лесам. Будешь нам в товарищах — и казною в разделе не обидим!

Они были уже на Варварском крестце.

— Вот здесь, сказывают, и загорелось тогда, — показал Васка на новые, ещё пахнущие свежею стружкой хоромы князей Татевых в начале Ипатского переулка.

— Эх, брат, когда б Москва час от часу не горела, сама бы давно по бревнышку раскатилась. Один Кремль бы стоял. Что там у тебя в суме?

— Полотенца ручное да личное, рубаха. Хлеба ещё захватил. «Часослов» ещё печатный…

— Казна твоя где?

Васка развел руками.

— Не пропадем! Как смекаешь, отдавать перстенёк или нет? Сниматься отсюда пора, и без того засиделись на Москве бесстыдно. Да и тесновато тут становится… Вот и пришли. Добро пожаловать, сын казацкий, в наши палаты!

Чернобородый, закопченный кузнец открыл им ворота и что-то буркнул Бажену, а тот в ответ скривился. Бухнула дверь клети, наёмного жилья скоморошьей ватаги. Острая вонь шибанула Васке в нос. Когда глаза привыкли после солнца, рассмотрел Васка, что посреди клети сидит на цепи большой полуоблезлый медведь. Завидев весёлого, зверь начал ему кланяться и просить лапами. В углу дымилась куча помету. Скоморох снял шапку и поклонился медведю в ответ:

— Михайла Иванович! Сей вот — Василий Березанский, новоприбылой наш товарищ. Прошу любить и жаловать, — и Васке на медведя показал. — А сие — главный ватаги нашей кормилец, самолучшей ярославской породы. Учён, только говорить не хочет… Да не бойся, зубки у него подпилены, а своего он не помнёт.

Медведь посмотрел на Васку действительно умными, прямо-таки человечьими глазками и поклонился теперь ему. Мальчик достал из сумы корочку и, сам удивляясь своей смелости, дал её с ладони. Проглотив угощение, зверь принялся обнюхивать суму.

— Ему б винца лучше, — не оборачиваясь, заметил Бажен.

Он тряс за плечо мужика, спавшего на лавке под полушубком. Тот мычал всё громче, но не просыпался. Бажен скатил его на пол. Мужик поднял, наконец, голову и принялся изумленно озираться.

— Ты что ж это, Филька, зверя не выводишь? Хозяин обижается. Поди-ка убери.

— Цей таков? — не отвечая, показал мужик на Васку. Черноволосый, густобородый, глазки имел он маленькие и совершенно медвежьи. Это был, конечно же, поводырь медведя. Когда Филя поднялся на ноги, увидел паренёк, что ростом они почти одинаковы, только скоморох раза в три его толще. Похоже, что в детстве своем рос он не вверх, а вширь.

— Будет сей отрок нам товарищем. За козу плясать будет. Звать Ваской, сам сирота. Грамотный и чтёт скорописное бойко… А писать умеешь ли?

— Умею.

— К цему в ватцаге грамоцей? — почесываясь, пробурчал медведчик. — Луцше бы плясовую суку купили… То дельце дородно.

— Купишь её… Чем Мишу кормил?

— Не ели ещё.

— Томилка где?

— Недалецко.