У чужих берегов

Наверное, эта манера от подполья. Я где-то уже видел картину, изображавшую заседание подпольного комитета. Там такое же, а Лыков – большевик с дореволюционным стажем и привлекался по делу о Ревельском восстании матросов.

– Так вот, товарищи: на данном этапе враг будет жать на законность. Будет стараться убедить массу в том, что революция, которую мы сейчас проводим, противозаконна, что это произвол местных властей. А там, где «беззаконие», развязывается сопротивление этих самых... ревнителей законности. Сперва они будут искать юридические лазейки. В Октябре нам со всех сторон орали: «Революция против революции?!» Это же, дескать, беззаконие! И объявили нас, большевиков, врагами закона. Ну, сами знаете. А потом стали защищать свой «революционный закон» пулеметами. Предвижу, что и здесь так же будет. Вот нам и нужно одновременно подготовиться к активному сопротивлению и, в то же время, ломать пассивное. В этом отношении большую роль я отвожу следователю и судье. Они должны дать каждому нашему уполномоченному по коллективизации тезисы о... А ты, Виктор Павлыч, как думаешь?

У Дьяконова вид загнанной лошади. Хоть пар и не идет, но щеки ввалились и грудь вздымается.

– Я так думаю, – встает чекист. – Я так думаю, что мы опоздали, с «тезисами»... Я сейчас из западного угла приехал. На Вороновой заимке обнаружили изуродованный труп председателя Тропининского совета Любимова... Руки связаны заячьей проволокой, живот распорот, кишки выброшены, и в полость насыпана пшеница. А к груди подковным гвоздем бумажка прибита. Написано кровью. «Жри».

С бюро мы возвращаемся вместе. По дороге пристал Желтовский.

– Вы слышали о Любимове?! – шмыгает носом, волнуется Игорь.

Дьяконов бормочет себе под нос:

– «Тезисы»! «Законность»! Война! Не на живот, а на смерть – война! Расстреливать нужно! Прямо – отводить за поскотину и расстреливать!

Игорь поддерживает:

– Да, да! Прямо на месте расстреливать – и всё тут! Беспощадно! За поскотиной!

– Вы что ерунду болтаете, граждане?!

– Почему ерунду? – возмущается Игорь.

– Сами знаем, что ерунду! А ты не мешай. Уж нельзя людям и подумать вслух! Верно, Желтовский? Идемте ко мне. Покажу кое-что...

Жена Виктора принесла чай. Крепкий, сладкий, чуть забеленный молоком. Дьяконов любит такой чай. «Киргизский». И я очень люблю. После бессонных ночей здорово бодрит...

– И тем не менее, – помешивая ложечкой сахар в стакане, продолжает свои мысли Дьяконов, – тем не менее Лыков прав. Под наступление юридический базис нужен. Не девятнадцатый год! И еще – выправлять положение. Загибают кое-где... Усердие не по разуму. Был я в Крещенке. Вижу – в кутузке сидит арестованный мужик. Выяснил – взаправдашний кулак. За что, спрашиваю, посадили? Отвечает: категорически-де отказался вывозить хлеб... И четыре дня сидит... А в районе только три лица имеют права ареста: ты, я да Шаркунов с твоей санкции. Нельзя позволять таких фокусов.

– Освободил этого хлюста?

– Конечно, освободил. Хлеб он все же вывез... На-ка вот, читай...

Уже забытый бисерный женский почерк на листке тетрадки...

Полиции, юстиции, жандармерии. Я прибыл. Командующий крестьянской армией Огоньков Федор.

«Командарм Огоньков»!

Меня разбирает смех, но Дьяконов смотрит с укором.

– Не смейся. Такой прохвост, как этот конокрад, – умный, грамотный, смелый – в мутной воде может больших рыб нахватать. Ты обрати внимание: это не блатное кокетство, а самая настоящая политика. Знаешь, что из себя представляет Огоньков?

– Бандит, ожидающий пули...

Виктор Павлович поморщился...

– Если бы это Шаркунов сказал! Огоньков – бывший черноморский матрос – анархист. Был в отряде Щуся. Потом перешел к нам. За грабежи при взятии Екатеринослава был арестован и предан суду Ревтрибунала, но бежал из-под стражи и исчез... Только недавно фирме удалось установить, что при Колчаке был комроты в партизанском отряде Рогово-Новоселова... Слыхал об этой сибирской махновщине? Сперва били белых, а потом стали грабить кого попало, направо и налево, и их пришлось ликвидировать... При нэпе, под чужой фамилией, окончил фельдшерскую школу – своих раненых лечит сам. Вот что такое Огоньков!.. Ох, чует мое сердце – теперь он развернется по-новому!

Еще прошли месяцы... За окном камеры плакало небо, дребезжало от порывов ветра плохо примазанное стекло, где-то хлопали ставни...

Я вернулся из района и мысленно подвел итоги... «Производственный минимум следователя» – восемь дел – выполнен, и каких дел!

Три кулацких сынка, переодетые в вывернутые наизнанку полушубки, оглушили сторожа ссыпного пункта, связали и выбросили старика в ров, а потом выворотили пробой с дверей зернохранилища и подожгли зерно... На «деле», сверху, Игорь каллиграфически вывел: «Арестантское».

В только что созданном колхозе в одну ночь пали семь лошадей и одиннадцать коров. Старший пастух и конюх исчезли. Впрочем, ненадолго. В уголке дела тоже: «Арестантское».