У быстро текущей реки

Степанов стоял позади дочери и с виду очень волновался, чтобы дочь не осрамилась своими ответами. Он уже сам был готов рассказать начальнику, что до школы далеко, что девочка слаба здоровьем и из-за плохой погоды вынуждена сидеть дома. Но Дубов опять похвалил дочь, и польщенному Степанову свои жалобы показались мелочными и недостойными внимания начальника.

– Петр Иванович, – прошу вас… тарелочку борща… домашнего, так сказать, – все так же несмело улыбаясь, сказал Степанов.

– Ладно, ладно! – ответил Дубов и снисходительно усмехнувшись, посмотрел на стол, затем на обходчика. Но тот уже схватил нож и как-то неестественно далеко от себя отставив буханку торопливо принялся нарезать хлеб. – Не будем обижать молодую хозяйку, – ладно уж! – ко всем сразу обратился Дубов, жестом приглашая к столу.

Танюша налила уже третью тарелку и подвинула ее поближе на край стола, где сидел шофер. Тарелка была неполной, но борща в кастрюле больше не осталось, и девочка незаметно убрала свою, четвертую тарелку. Эту хитрость она переняла у покойной матери, которая в таких случаях обычно уверяла, что она совершенно не хочет есть. Девочка вдруг вспомнила, что у нее есть еще домашний квас и батон белого хлеба. Сбегав на кухню, она все это принесла вместе с двумя стаканами и чашкой, которую поставила перед Дубовым. Батон она нарезала наискось, тонкими овальными ломтиками и красиво разложила их поверх горки черного хлеба.

Убедившись, что все едят с аппетитом, Танюша снова забралась на диван и сразу попыталась сосредоточиться над задачей.

– Плохо у тебя, Степанов, на трассе, – сказал Дубов, глотнув квасу. – Насыпь на Соснянке размыло. Телефонные столбы на… на каком это километре? – тронул он локтем шофера. Тот, не повернув головы, промолвил: «на сто семьдесят втором». – Вот, на сто семьдесят втором столбы покосились, – продолжал начальник.

Степанов хотел сказать, что дождь еще не кончился, что столбы лишь в эту ночь покосились, наконец, что он все приведет в порядок, – но встречаясь со строго начальственным взглядом Дубова, каждый раз лишался храбрости и чувствовал себя виноватым.

Танюша то и дело отрывалась от задачника и прислушивалась к разговору. Она украдкой поглядывала на Дубова. Вот он оказывается какой! Она его нисколько не боится. Рубашка на нем красивая, оранжевая. Вот платье бы сшить из такого материала. А туфли – желтые, чистые, без единого пятнышка. Как будто только из магазина. Учителя по физкультуре, Никишина, который тоже очень чисто и нарядно одевается, даже не сравнить с Дубовым!

Допив квасу, Дубов сказал: «Ну, спасибо», и весело моргнул шоферу:

– Теперь бы – мертвый час. В самый раз! А? По закону Архимеда после сытного обеда…

Шофер даже ухом не повел. В его злой улыбочке было какое-то раздраженное неодобрение. Закурив и энергично погасив спичку, Дубов приосанился и заговорил тоном человека, собравшегося сказать самое главное.

– Тебе я думаю, Степанов, газ провести! И электричество в скором времени тоже. Вот так! – Заживешь, как барин, и Лунцеву, твоему соседу надо бы… Но ему уж на тот год, видать…

Затянувшись, медленно выпустив дым к потолку, Дубов для внушительности помолчал.

– Я уже приказал материал завести, – посмотрел он на обходчика, точно проверял стоит ли он этих его начальственных забот.

А Степанов в самом деле был ошарашен. Шутка ли сказать: в доме будет газ и электричество! Какая радость для Танюши. Ему было совестно вспомнить, что только час тому назад он думал об уходе с работы.

– Вот так-то, брат. Все для тебя делаем. Установим, во-первых, ветродвигатель и мотор…

– Генератор… – поправил шофер.

– Вот, вот, – ге-не-ра-тор. Слышишь, какую штуковину, – рассмеялся Дубов. Он часто путал технические названия и даже вроде кокетничал этим, – дескать, все это мелочи, не достойные внимания руководителя. Тем более такого вальяжного, видного из себя…

Вслушиваясь в речь Дубова, Танюше все казалось, что тот чего-то не договаривает, чего-то ждет и как будто недоволен несообразительностью отца. А шофер молчал и лишь зло улыбался, отчего под щекой его едва заметно двигался большой лиловатый шрам. Он почти ничего не ел, хмуро уставившись на цветы в банке и лишь изредка в задумчивости трогал кончиками потрескавшихся пальцев лепестки ромашек. Всем своим видом он как-бы говорил: меня все это не касается… Дело мое – шоферское. Крути баранку – да помалкивай…

Дубов было потянулся к своей шляпе, висевшей на гвозде над «Герасимовской сиренью», но посмотрев в окно, опустил руку. Дождь все еще продолжался. Присев опять на табурет, Дубов поднял к глазам руку. Из-под манжета яркой рубашки сперва сверкнула запонка, затем засияли золотые часы. Танюша еще никогда не видела подобных часов. Бывают же на свете такие красивые вещи! Золотой ободок светился как маленькое солнце, а по темному как ночь циферблату сновало, пестрело с полдесятка зелено-красных и золотистых стрелок.