Тысячекрылый журавль

— Вон там, смотрите, розовый отсвет…

— Правильно, огонь маяка.

— Может быть, и маяк, но… кроме маяка, еще что-то, гораздо ярче. Ведь настоящее зарево!

— Ничего особенного — маяк и бушующие волны.

— Нет!..

Действительно, грохот, разбудивший Кикудзи, был не от бушевавшего моря. Море, слабо освещенное холодной ущербной луной, было спокойно.

Кикудзи некоторое время вслушивался и вглядывался в пустынную черноту. Розовые вспышки, озарявшие мрак, не походили на огонь маяка. Промежутки между вспышками были неодинаковыми, нерегулярными.

— Это орудия. Я подумала, что идет морской бой…

— А-а, правильно! Наверно, маневры американских военных кораблей.

— Да… Как страшно… И неприятно…

Плечи Юкико наконец расслабились. Кикудзи обнял ее.

Над черным морем, освещенным осколком холодной луны, шумел ветер, вспыхивало и гасло розовое зарево — отсвет далеких выстрелов. Кикудзи тоже стало немного не по себе.

— Нельзя же стоять так всю ночь и смотреть… Да еще совсем одной…

Кикудзи поднял ее на руки. Юкико робко обняла его за шею.

Охваченный острой, пронзающей грустью, Кикудзи отрывисто сказал:

— Нет, нет… Я не калека… Не калека… Но мое прошлое… Грязь… разврат… Они не разрешают мне к тебе прикоснуться…

Юкико в его руках стала вдруг тяжелой, обмякшей, она словно потеряла сознание.

В пути, в разлуке

1

Вернувшись домой из свадебного путешествия, Кикудзи, прежде чем сжечь, еще раз перечитал прошлогоднее письмо Фумико.

«На борту „Коганэ-мару“, идущего в Бэппу, 19 сентября

Ищите ли Вы меня? Прошу Вас, простите мое внезапное бегство.

Я решила никогда больше не встречаться с Вами. Потому и это письмо, наверно, останется неотправленным. А если я все-таки отправлю его, то не сегодня, не завтра и, право, не знаю когда. Еду я на родину моего отца, в городок Такэда, но к тому времени, когда вы получите это письмо, если все-таки получите, меня уже там не будет.

Отец покинул родину двадцать лет назад, и я никогда не бывала в Такэда.

Я знаю этот городок лишь по стихам Хироси и Акико Йосая в сборнике «Песни гор Кудзю» и по рассказам отца.

Четыре стороны — все страны света —
огородили цепью диких гор
и положили в середину
притихший городок Такэда
и неумолчный шум осенних вод.

Такэда — неприступный город —
как древний замок, врезанный в скалу,
и лишь туннель, пронзая горы,
вратами каменного замка служит,
и не найти иных путей к нему.

По обе стороны туннеля
волною бело-серебристой
из века в век, из года в год
колышется высокий мискант
и сторожит в Такэда вход.[9]

Я возвращаюсь на родину отца, которую никогда не видела и не знаю.

Меня тянет сюда. Меня манят и стихи местных поэтов, с которыми отец был знаком в детстве.

Такие, например:

И все шумит, шумит вода живая,
с высоких гор стекая вниз,
как будто горы, сердце открывая,
всю нежность, затаенную в глубинах,
выплескивают на гранит.

Два цвета — неба и земли —
сливаясь в тонкий цвет единый,
с младенчества в меня вошли
и с той поры звучат во мне
мелодией неуловимой.

Да разве только я один
страдаю и тоскую горько?..
Гляжу, как тучи, тяжело клубясь,
печальным бременем седин
легли на страждущие горы…

А сердце, непокорное когда-то,
забыло все, и бьется тихо, немо,
и больше не противится ему,
и об одном лишь просит небо —
пошли любимому покой!

И еще вот эти стихи Йосая влекут меня в горы Кудзю:

Такая нежность в сердце у меня,
блаженство светлое такое,
когда я вижу гору Кудзю,
как будто славные учителя
ввели меня в свои покои.

У нищего есть нищета,
но если он об этом помнит,
то сердце обратит к горам,
и горы мудростью своей
его утешат и наполнят.

Проплыли вдруг по небесам
лиловых низких туч большие стаи
и скрыли гору Кудзю-сан,
и вот горы уже не стало —
как будто путник без вести пропал.