Тысяча вторая ночь

«Еще один чародей заставлял трупы своих друзей, посредством невидимого тока, поднимать руки, шевелить ногами и даже плясать[26]. Еще у одного был такой могучий голос, что его слышали из конца в конец земли[27]. Еще у одного были такие длинные руки, что он мог, сидя в Дамаске, писать письмо в Багдаде, или в каком угодно месте[28]. Иной приказывал молнии сойти к нему с небес – и молния являлась на призыв. Иной брал два резкие звука – и она сливались в молчание. Иной двумя яркими лучами производил совершенную темноту[29]. Один делал лед в раскаленной печи[30]. Другому вздумалось, чтобы солнце сняло с него портрет – и солнце рисовало[31]. Третий взял эту звезду вместе с луной и планетами, свесил их с величайшею точностью, и узнал из чего они составлены. Вообще, весь этот народ с такой изумительной ловкостью владеет тайнами волшебства, что здесь даже кошки, собаки без всякого труда видят предметы вовсе не существующие, или те, которые за двадцать миллионов лет до рождения самого народа стертые с лица творения[32]».

– Бредни! – сказал халиф.

«Жены и дочери этих несравненных магиков, – продолжала Шахеразада, ни мало не смущенная беспрестанными и грубыми замечаниями своего супруга, – жены и дочери этих превосходных чародеев были бы верхом красоты и совершенства, если б только не преследовала их несчастная привычка, от которой до сих пор не в состоянии предохранить их даже власть мужей и отцов».

– Что ж это такое? – спросил халиф.

«Какой-то злой гений вбил в голову этим совершенным женщинам, что красота заключается в таких выпуклостях, которые излишком своим, делают женщину чрезвычайно похожею на двугорбого верблюда…»

– Довольно! – вскричал халиф. – Не могу больше слушать, и не хочу! У меня смертельно разболелась голова… Притом же, начинает рассветать… А сколько, бишь, времени мы состоим в супружестве? 3наете, меня начинает беспокоить совесть. К тому же, этот двугорбый верблюд… Неужели вы считаете меня за болвана?… Во всяком случае, сударыня, извольте встать, и прикажите, чтоб на вас надели петлю…"

Слова эти – сколько известно мне из Арабского автора, огорчили и изумили Шехеразаду; но она знала, что халиф не любит изменять своим клятвам – и безмолвно покорилась. Шахеразада утешилась, по крайней мере, тем – покуда надевали на нее веревку – что ей осталось рассказать еще очень многое, и что свирепый муж ее уже получил справедливое наказание, лишив себя удовольствия слушать непостижимые приключения.