Тысяча верст

Солдат выпрямился и обвел мутным взглядом кухню. Он увидел на столе патрон и зачем-то поставил его торчком.

Запустив руки в спутанные волосы и тяжело мигая красными, воспаленными веками, солдат долго глядел на него. Патрон стоял перед ним браво, навытяжку, сияя начищенной бронзой, как некогда стоял он сам перед маршем в Россию.

— Энде[4]... — проговорил солдат и щелчком сшиб патрон со стола.

Солдат встал, отшвырнул винтовкой сапоги и, пошатываясь, взъерошенный, в длинной широкой шинели, из-под которой торчали уродливые кочерыжки ног, пошел через кухню.

— Кейн ангст! — повторял он, не глядя на ребят. — Кейн ангст!

Он вошел в горницу. Там было сумрачно. Свет с улицы не проникал сквозь закрытые ставни, и только через дверь в комнату протянулась жидкая полоса света.

Солдат щелкнул зажигалкой, посветил, оглядывая комнату, и закрыл за собой дверь.

«Останется ночевать», — мелькнуло у Федьки.

Сотрясая хату, грохнул выстрел.

Что-то звякнуло об пол. Загромыхал упавший стул.

Федька и Степка забились в угол, где стояли ухваты, и, онемев, сверлили глазами дверь в горницу. Она медленно открывалась.

В тусклом квадрате света, упавшем в комнату, Федька увидел ноги. Они были широко раскинуты. Распухшие ступни, задранные кверху, судорожно вздрагивали.

Федька и Степка одним прыжком выскочили из хаты. Разбивая голыми коленками сугробы, глотая ветер и снег, они бежали, падали, барахтались и снова вскакивали.

Они бежали на другой конец хутора, где еще остались живые люди.