Тысяча Сынов

Он с надеждой следил за своим повелителем, который шел с братьями, не проявлявшими никаких признаков враждебности. Но, несмотря на внешнее добродушие, разговор между ними велся поверхностный. Чем пристальнее Ариман следил за интенсивностью их беседы и жестами, тем отчетливее чувствовал напряженность словесного поединка.

Примархи беседовали о прошлых кампаниях, славных битвах и совместных походах, не выходя за рамки воспоминаний. Любая попытка обратиться к теме предстоящего конклава мягко пресекалась Фулгримом, который немедленно направлял разговор в более безопасное русло.

«Он что-то скрывает, — подумал Ариман. — Что-то касающееся собрания».

Магнус тоже должен был это заметить, но его примарх не подавал никаких признаков беспокойства и, казалось, с радостью участвовал в разворачивающемся спектакле. Посмотрев на идущих впереди и позади них Детей Императора, Ариман понял, что это не почетный караул, а конвой для пленников.

Он хотел бы предостеречь Магнуса, но его слова уже ничего не могли изменить. Что бы ни ожидало их в огромном амфитеатре, который, как ему было известно, находился в сердце вулкана, им уже не миновать своей судьбы. Это тот случай, когда будущее неизменно и неотвратимо.

Свечение стен тоннеля постепенно усиливалось, и вскоре Ариман увидел впереди небольшой зал с зеркально-гладкими базальтовыми стенами. Там их ждали сервиторы с прохладительными напитками, а вдоль стен стояли мягкие кресла.

— Это будут твои личные покои на время перерывов в работе конклава, — сказал Сангвиний.

— Совсем неплохо, — отметил Магнус.

От напыщенной формальности этой сцены Ариману хотелось кричать во весь голос. Неужели Магнус не видит надвигающейся угрозы? Пот заливал лицо и шею. У Аримана возникло настоятельное желание вернуться к поджидавшему «Громовому ястребу», запустить двигатели и, добравшись до «Фотепа», навсегда покинуть Никею.

К центру вулкана вела двустворчатая бронзовая дверь, за которой ощущалось нарастающее давление будущего.

— Тебе нужно что-нибудь еще, друг Азек? — спросил лорд-командир Эйдолон.

Ариман покачал головой, изо всех сил стараясь сохранить на лице выражение спокойствия.

— Нет, — выдавил он. — Но спасибо за заботу.

— Не за что, брат, — ответил Эйдолон, и Ариман невольно отметил изменившуюся на последнем слове тональность его голоса.

Сангвиний, обернувшись, кивнул Ралдорону и Торосу, и по его знаку они встали по обе стороны от своего повелителя и распахнули бронзовые створки.

Ариман с трудом удержался, чтобы не предостеречь Магнуса отчаянным криком. Примарх Кровавых Ангелов вместе с Фулгримом шагнул через порог прямо в золотой свет. Они остановились на мгновение и жестами пригласили Магнуса.

Магнус повернулся к Ариману, и в его взгляде сверкнула боль от неминуемого предательства.

— Я знаю, Азек, знаю, — устало произнес Магнус. — Теперь я знаю, зачем нас сюда вызвали.

Ариман вслед за Магнусом прошел в двери и оказался в огромном амфитеатре, вырубленном в крутых склонах кратера вулкана. На черных каменных скамьях собрались тысячи зрителей. По большей части это были адепты высшего ранга в длинных одеяниях, но на верхних ярусах Ариман заметил и несколько групп Астартес. Пол амфитеатра, выложенный полированным черным мрамором, украшал огромный золотой орел.

Сангвиний и Фулгрим вывели их к центру арены. Ариман поразился, насколько точно подходит к их ситуации название этого места, взятое из старинных романских легенд, где описывалось, как схваченных последователей запретных культов бросали на арену к свирепым волкам и звери пожирали пленников живьем на глазах у праздной публики.

Мир вокруг вулкана еще содрогался от родовых мук, но здесь воздух был совершенно неподвижен, а вихри и бури удерживались вдали от кратера благодаря ухищрениям адептов Механикум.

На противоположном краю амфитеатра возвышался пирамидальный ступенчатый пьедестал, и при виде ожидавшего их там существа Ариман едва не споткнулся. Именно здесь был эпицентр света, тот маяк, что позволил им преодолеть бушующие стихии и спуститься на поверхность Никеи. Свет был таким ярким, что почти скрывал облик Императора, сидевшего на резном троне, изображавшем орла с распростертыми крыльями и лапами, украшенными кроваво-красными рубинами. На коленях лежал золотой меч, а в левой руке покоилась увенчанная орлом держава.

Над головой Императора серебряные херувимы вздымали черные шелковые знамена с золотым шитьем и сверкающие трубы, наполнявшие воздух нестройными звуками. И Ариман сразу же вспомнил карту из колоды Висконти—Сфорца, которую Лемюэль попросил его поймать во время занятий.

— «Правосудие», — прошептал он, недоумевая, как мог пропустить столь очевидное знамение.

Гвардейцы Кустодес, обойдя их с обеих сторон, образовали бронированный барьер перед пьедесталом. Сомнения Аримана вдруг рассеялись. Какие тревоги могут быть у человека, удостоившегося лицезреть это воплощенное совершенство? Он даже не мог рассмотреть черты лица Императора, только его выражение. Грозно сдвинутые брови и патрицианское спокойствие рождали сплав нерушимой надежды.