Тысяча осеней Якоба де Зута

Дэвид Митчелл. Тысяча осеней Якоба де Зута

К, X и Т с любовью

Авторское предисловие

Порт Батавия на острове Ява был штаб-квартирой голландской Ост-Индской компании, или ОИК (на голландском — Veerenigde Oostlndische Compagnie, или VOC, буквально «Объединенная Ост-Индская компания»). Отсюда корабли ОИК уходили в Нагасаки, сюда же и возвращались. Во Вторую мировую войну японцы, оккупировавшие Индонезийский архипелаг, переименовали Батавию в Джакарту.

Даты в романе приводятся по лунному календарю, который может отставать от григорианского от трех до семи недель, в зависимости от года. Поэтому «первый лень первого месяца» соответствует не 1 января, а другой дате между концом января и началом февраля. Годы упоминаются под японскими названиями.

В тексте, в соответствии с обычаями японцев, сначала указывается имя рода.

Часть первая. Невеста, для которой мы танцуем

Одиннадцатый год эпохи Кэнсей 1799 год

Глава 1. ДОМ КАВАСЕМИ, НАЛОЖНИЦЫ, НАД НАГАСАКИ

Девятая ночь пятого месяца

— Госпожа Кавасеми? — Орито встает коленями на потертый грязный матрас. — Вы меня слышите?

Из рисовой заводи за садом доносится лягушачья какофония.

Орито протирает влажной тряпкой блестящее от пота лицо наложницы.

— Она почти не говорит. — Служанка держит лампу. — Уже много часов…

— Госпожа Кавасеми, меня зовут Аибагава. Я акушерка. Я хочу помочь.

Глаза Кавасеми раскрываются. Она еле слышно издыхает. Глаза закрываются.

«Она очень устала, — думает Орито, — даже боится умереть сегодня».

Доктор Маено шепчет через муслиновые занавески:

— Я бы хотел сам проверить предлежание ребенка, но… — Старый врач выбирает слова очень осторожно. — Но, видимо, это запрещено.

— У меня четкие указания, — заявляет мажордом. — Ни один мужчина не имеет права касаться ее.

Орито поднимает окровавленные простыни и видит, как ей и говорили, обмякшую ручку младенца, по плечо торчащую из влагалища Кавасеми.

— Вы когда‑нибудь видели подобное предлежание? — спрашивает доктор Маено.

— Да, на гравюре в голландской книге, которую переводил отец.

— Это я и хотел услышать! «Наблюдения Уильяма Смелли»?

— Да. Доктор Смелли называет это… — Орито переходит на голландский… — «выпадение руки».

Орито обхватывает вымазанное слизью запястье плода в поисках пульса.

Маено спрашивает ее, опять на голландском:

— Ваше мнение?

Пульса нет.

— Ребенок мертв, — отвечает Орито на том же языке, — и мать тоже скоро умрет, если ребенок не выйдет. — Она касается кончиками пальцев вздутого живота Кавасеми и ощупывает бугор вокруг запавшего пупка. — Это был мальчик. — Она становится на колени между раздвинутых ног Кавасеми, мимоходом отметив, какой узкий у нее таз, и принюхивается к разбухшим половым губам: она чувствует солодовый запах смеси свернувшейся крови и экскрементов, но не вонь разлагающегося плода. — Он умер час-два тому назад.

Орито спрашивает служанку:

— Когда отошли воды?

Дар речи еще не вернулся к служанке: она была потрясена, услышав иностранный язык.

— Вчера утром, в час Дракона, — каменным голосом отвечает экономка. — И вскоре после этого у нашей госпожи начались роды.

— А когда в последний раз ребенок бил ножкой?

— Сегодня около полудня.

— Доктор Маено, вы согласны с тем, что младенец находится… — она опять использует голландский термин:

— …в «поперечном тазовом предлежании»?

— Может быть, — отвечает доктор на загадочном языке, — но без осмотра…

— Ребенок припозднился на двадцать дней или больше. Должен был повернуться.

— Ребенок отдыхает, — убеждает экономку служанка. — Правда, ведь, доктор Маено?

— Что вы такое говорите… — Честный доктор колеблется. — Может, и правда…

— Мой отец сказал мне, — говорит Орито, — что доктор Урагами наблюдал за беременностью.

— Да, наблюдал, — бурчит Маено, — из комнаты, где принимает больных. После того, как ребенок перестал брыкаться, Урагами установил по геомантийским[1] приметам, понятным лишь таким же, как он, гениям, что душа ребенка сопротивляется рождению. Посему рождение зависит лишь от материнской силы воли. — «Негодяй, — этого Маено не стал добавлять к сказанному, — который никогда не решится нанести урон своей репутации, принимая мертворожденного ребенка такого уважаемого человека». — Тогда мажордом Томине убедил магистрата вызвать меня. Увидев руку, я вспомнил о вашем докторе из Шотландии и позвал вас на помощь.

— Мой отец и я гордимся вашим доверием, — говорит Орито…

«…а я проклинаю Урагами, — добавляет он про себя, — за его стремление не потерять лицо, приведшее к смерти ребенка».

Внезапно лягушки перестают квакать, словно невидимая стена отсекает их, и тут же слышится доносящийся из Нагасаки шум: там празднуют благополучное прибытие голландского корабля.

— Если ребенок мертв, — говорит Маено на голландском, — мы должны его сейчас вытащить.

— Согласна.