Тысяча лет ирландской поэзии

На самом деле, адресатом этих строк является не женщина, а книга! При первой публикации стихотворения, найденного в старинной рукописи, о том не сразу догадались. Предполагали, что речь идет об одной из так называемых «тайных дев» (virgines subintroductae), сопровождавших странствующих монахов, — ведь в ранней ирландской церкви не было правила целибата. Лишь спустя двадцать лет было доказано, со ссылками на параллели в средневековой литературе, что речь здесь идет вовсе не о женщине, а о книге — вероятно, псалтыри или молитвеннике.

Особый интерес представляют стихи, в которых христианская традиция сталкивается с языческой. К таким произведениям относится повесть (известная в разных вариантах) о судьбе Ойсина, сына знаменитого вождя Финна Мак Кумала. Увлеченный волшебной девой по имени Ниав в странствие по зачарованным островам, Ойсин проводит с ней триста лет, которые пролетают, как три дня, и вновь вступив на берег Ирландии, превращается в дряхлого старика. Тогда-то он встречает святого Патрика, и между ними происходит обмен речами, Патрик прославляет Христа и монашескую жизнь, а Ойсин, перенесенный, как на машине времени, в чужой век, жалуется на свою судьбу немощного старца и вспоминает золотые времена ушедшего в прошлое языческого мира, охоту, пиры и сражения.

К этому же роду принадлежит монолог Старухи из Берри, вспоминающей молодые годы и жалующейся на постигшую ее старость. По легенде, под конец жизни она раскаялась и стала монахиней. В ее стихах явно больше языческого, чем христианского. Она сравнивает доблестных королей и воинов, которых когда-то любила, и нынешних молодых — явно не в пользу последних:

Вы, нынешние, — сребролюбы,
живете вы для наживы:
зато вы сердцами скупы
и языками болтливы.

Описывая свою жалкую старость, она достигает настоящего пафоса, величия в горе; цикл Безумной Джейн Йейтса, безусловно, берет начало отсюда. Ключевая строфа, которая, на мой взгляд, прямо соотносит Старуху из Берри с евангельской Марией Магдалиной, возникает как бы ненароком и без связи с предыдущими:

Когда бы знал сын Марии,
где ложе ему готовлю! —
немало гостей входило
под эту щедрую кровлю.

Заключительная строфа этого стихотворения сравнивает жизнь человека с явлением природы — и противопоставляет их, не оставляя слушателю никакого утешения:

Блаженна скала морская:
прилив ее приласкает,
отлив, обнажив, покинет —
и снова прилив прихлынет.

Лишь мне не дождаться, сирой,
большой воды — после малой,
что прежде приливом было,
отливом навеки стало.

Ранняя ирландская лирика уникальна по своему тонкому чувству природы, гармоничному растворению в ней. Для друида, поэта-жреца архаической эпохи, характерно почитание деревьев, древобожие. Слово «друид» происходит от слова doire, что значит «дубовая роща». Монахи и святые отшельники зачастую выходили из среды друидов. Мы вспоминаем это, читая песню Морбана-отшельника, славящего свою лесную жизнь:

Тис нетленный —
мой моленный
  дом лесной;
дуб ветвистый,
многолистый —
  сторож мой.

Яблок добрых,
алых, облых —
  в куще рай;
мних безгрешен,
рву с орешин
  урожай.

Древнеирландские поэты описывали природу во всех ее проявлениях, не только отрадных, но и страшных — вроде бури, застигающей корабль вдали от берегов, во владениях морского бога Лера:

Над долиной Лера — гром;
море выгнулось бугром;
это буря в бреги бьет,
лютым голосом ревет,
потрясая копием!

В повести о безумном короле Суибне, дошедшей до нас в версии XII века, рассказывается о ссоре языческого короля со святым монахом, который, в отместку за обиду, лишил короля разума. Превратившись в какое-то странное существо — получеловека, полуптицу, Суибне обречен скитаться по дебрям Ирландии, нигде не находя себе пристанища. В жалобах короля, страдающего от зимней стужи, чувствуется такая дрожь нагой человеческой плоти, что вспоминается шекспировский Лир в степи и нищий Том из Бедлама, застигнутые бурей в степи:

Тяжко мне! грядет закат:
ветр и хлад — а я нагой,
ноги сбиты, бледен лик, —
сколь велик ты, всеблагой!