Тысяча и один день

Но гораздо раньше рванет главный реактор, обратив в плазму базу с верными и неверными, чистыми и нечистыми, со штабом Четвертой эскадры, также, вероятно, со штурмовой группой, десантировавшейся с «Магдалены», да и с самой «Магдаленой» в придачу. Так рванет, что, пожалуй, Ананке изменит орбиту, а чужим кораблям за барьером не останется работы... Как сказал один самоубийца, зачем предоставлять другим делать то, что можешь сделать сам?

Кольцевой туннель с монорельсом? Нет, это далеко, и не факт, что там уже не обесточено. Значит, напрямик...

Вы когда-нибудь пробовали бежать при почти нулевой силе тяжести на магнитных подошвах? И не пробуйте – лучше сразу уйдите в Вязкий мир.

Бах! Бах! Бабах! Хлопок при нырке сливается с хлопком при выныривании. Я проношусь ракетой по бесконечным пустым коридорам и по коридорам не пустым, мимо куда-то спешащих эксменов, знакомых и незнакомых, успевающих сообразить, кто это только что промчался мимо них, но не успевающих ничего сделать...

В безлюдных местах можно отдышаться. И – снова вперед. Сколько осталось – двадцать минут? пятнадцать? Когда истекут обещанные полчаса, Иоланта выбросит десант на базу, я ее знаю.

Предупреждающие трехлепестковые знаки при входе в реакторный зал. Здесь очень людно, суета и гвалт. Бум-м-м! – кувалдой в стальную дверь. Воняет ацетиленом и копотью. Сразу несколько рук вцепляются в меня раньше, чем я успеваю уйти в Вязкий мир для последнего нырка.

Зря.

Рукопашный бой в условиях крайне малой силы тяжести, почти в невесомости, серьезно отличается от боя на ринге у Мамы Клавы. Это непростое занятие, слабо мною освоенное за отсутствием специальных тренировок. Тем не менее целых три полновесных удара успевают достичь цели, прежде чем я взмываю к потолку на манер воздушного шарика, пребольно стукнувшись маковкой обо что-то угловатое и совершенно, на мой взгляд, здесь излишнее. Черти бы побрали эти наспех спроектированные и наспех построенные базы, постоянно требующие каких-то доделок и переделок, этот перманентный строительный бардак, эти запутанные инженерные коммуникации, несуразные коробки и ящики, прикрученные криво и где попало, эти трубы и шланги под потолком...

Шипя от боли, успев вдохнуть лишь малую толику воздуха, я ныряю вновь.

* * *

Присцилла О’Нил оказалась сухонькой пожилой женщиной с седыми волосами, собранными в пучок, с невозмутимым видом, острым взглядом и привычкой говорить мало, но так, что ни убавить, ни прибавить. После двух минут общения с нею у меня создалось впечатление, что она относится к своим словам, как к алмазному резцу, если сравнение с ножницами покажется недостаточным, – сначала, мол, семь раз отмерь. По сравнению с ней Иоланта Сивоконь выглядела вульгарной балаболкой, причем балаболкой разгневанной.

Общий итог бунта стал ясен менее чем через час, после того как старожилы позапирали инсургентов по кубрикам: по первым подсчетам, убито шестнадцать эксменов и двое людей, один человек ранен, а что до раненых эксменов, то число тяжелых случаев достигает двадцати, словом, активный персонал базы уменьшился на сорок единиц, в том числе шесть пилотов. Легкораненых же во много раз больше, фактически пострадал каждый четвертый – кто в перестрелке со штабом Марджори, кто в лютой поножовщине со старожилами, по счастью, сумевшими быстро сориентироваться в обстановке. Черта лысого они успели бы сгруппироваться для отпора, не будь мысли Лучкина и его подручных заняты в первую очередь штабом Марджори и единственным телепортирующим эксменом!

Они успели. И успел я – объявить на всю базу ультиматум мятежникам, дождаться первых результатов (долго ждать не пришлось, к тому времени основной угар мятежа успел подразвеяться, и головы слегка посвежели) и, вернувшись в башенку дежурного, связаться с теряющей терпение Иолантой. Сам принял у тех, кто дежурил возле тамбура пассажиропропускника, ножи, самострелы, огнемет и даже самодельную гранату – и в благодарность едва не был застрелен изготовившимися к бою коммандос ее превосходительства главнокомандующей!

А кто сказал, что люди умеют ценить добро?

Я? Нет, я не говорил.

Один из пилотов-мятежников, Адам Розенкранц, все-таки ухитрился взлететь – надо же, тихоня, никогда бы не подумал – и прямо над базой сгорел вместе со своей капсулой в лазерном луче, наведенном с орбитальной платформы. Постройки базы не пострадали. Это я еще успел воспринять и запомнить. А потом на меня накатил какой-то туман, густой и липкий, как лиловая мгла в Вязком мире, он тек клочьями, и когда я попадал в такой клочок, сознание отказывалось воспринимать реальность и наполнять ею память... вот я лежу носом в пол с руками на затылке... всех положили и еще пальнули поверх голов для острастки... вот я уже один, совсем в другом месте, куда-то спешу, и мне очень надо то ли кого-то спасти, то ли наоборот... вот Мика и Джо приводят меня в чувство шлепками по щекам, а меня корчит от хохота: я как раз прикинул свои шансы выйти из последнего нырка непосредственно в реакторе... были шансы, были.