Тысяча и один день

Еще полгода назад сгорел специальный автоматический зонд «Марина Мнишек», и сгорел не зря. Приблизившись к барьеру, зонд выстрелил прямо по курсу заряд мелкой дроби – целое облако шариков из керамики и пластмассы, чтобы у чужих не было соблазна принять его за обыкновенный метеорный рой. Удалось зафиксировать чужой корабль, вдруг появившийся как бы из ниоткуда. Было отмечено десятка полтора вспышек – и только. Основная часть шариков ушла за барьер беспрепятственно.

Сугубая избыточность целей – вот наш единственный шанс. Невозможно рубить мечом саранчу.

«Пулеметы?»

«Что пулеметы? Дело говори».

«Я и говорю: установить на капсулах пулеметы. Семьдесят два пулемета, по двести пятьдесят патронов в ленте... сколько это целей будет?..»

«О! Братцы-смертнички, а это мысль!»

«Ага. Хорошенькая мысль: издырявить друг друга еще на исходной. Как начнут молодые со страху палить куда ни попадя! Да я и сам, пожалуй, начну...»

«Нет, а если только первая волна...»

«Молчи, салага. Башкой прикинь: кто тебе хотя бы один патрон даст, не говоря уже о пулемете. Да и нет на базе никаких пулеметов, разве что автоматы у охранниц...»

«Совсем хорошо придумал. Ну иди попроси у какой-нибудь автомат, а мы посмеемся...»

«Заткнись. Веселый какой».

«Это ты мне, лопоухий?!»

«Тебе!»

«Тихо! А ну, увяли оба! Ишь... Ржевский, заткнись!»

«Эй, старички, сюда послушайте! Обычная осколочная боеголовка с направленным зарядом... хорошая стая может выйти...»

«Сколько раз можно говорить: нет их у нас, ну нет! На складе одни ядерные, хоть гузном их ешь...»

«Эй, а облако плазмы сойдет за ложную цель, нет?»

«Жди».

«Значит, только собой, так?..»

«Молодец, наконец-то понял. Только мы. Семьдесят две цели. По плану – в три эшелона. Ты, кстати, в каком?»

«Во втором».

«Везет некоторым. А я вот в первом...»

Никто не хочет умирать ни за что.

Я знаю: они завидуют мне черной завистью, шепчутся по углам. Пожалуй, только у меня одного есть цель, ради которой стоит шагнуть дьяволу в пасть, а им придется прикрывать мои бока. Собой.

Больше нечем.

Тридцать шесть капсул первой волны – мало. А если разом все семьдесят две – хватит ли? И что делать, если противник по закону подлости первым плюнет в меня, пилота с особым статусом, оказавшегося в равном положении с остальными?

Ну, что делать мне – понятно: пшикнуть и разлететься по космосу гамма-квантами. Ни я, ни природа ничего лучшего придумать не в состоянии. А остальным?

Никто не знает.

А придется пробовать.

Вот смешно: всего два-три столетия назад женщин до этого дела не допустили бы ни при каких обстоятельствах. Их тогда вообще мало до чего допускали, даже самых продвинутых, особливо до управления чем-нибудь посложнее кухонной прислуги. Сражаться и управлять, мол, дело мужчин, а какого толкового управления можно ждать от женщин, если они – пардон, господа, – три дня в месяц сами не понимают, что делают? Ха-ха. Могло ли тому английскому лорду присниться в кошмарном сне, что его фраза войдет во все нынешние учебники истории как курьез и одновременно наглядный пример неизлечимой мужской ограниченности?

А сейчас женщины не допустят до боя сами себя; исходные посылки разные – результат тот же. Жить захочешь – так голая целесообразность всплывет неведомо откуда и утвердится столпом. Если есть шанс, он будет использован. В сущности, нет никакой разницы, кто находится наверху, лишь бы его курс был проведен последовательно и до конца. Три дня в месяц, ха!

– Заснул? – недовольно прерывает Марджори мои размышления.

– Еще чего! Свеж и бодр.

– Вижу. Валяешься и бездельничаешь. Возьми меня! Или нет... я сама.

– Ррры!

– Заткни рычало, надоело. Это там, в капсуле, ты свой собственный, а здесь ты мой, мой... пока еще мой... Вот так... не вырвешься. – Марджори ликует, и гори все огнем! – Попробуй теперь из-под меня телепортировать, а!

– Сейчас попробую, – шучу я, пытаясь загнать внутрь счастливую улыбку.

– Отставить, Тим Гаев! – с притворным возмущением восклицает Марджори.

За настоящими людьми числится маленькая слабость: они любят, когда последнее слово остается за ними.

Я не возражаю.

Глава 9 МОЛНИЯ

Огонек ночника – как желтый совиный глаз из темноты. Одноглазая сова. Бедняжка. Не заметила острого сучка, напоролась, вот и летай теперь одноглазой.

Не летает. Сидит.

И даже на сову он не похож, этот мой ночник, вделанный в стену на манер бра, а похож на тревожный сигнал, хоть и желтый.

Ночнику полагалось бы стоять на столике возле кровати или хотя бы на тумбочке.

Брр... Просыпаюсь, что ли?

Похоже.