Тысяча душ

"Этакой болван получает тысячу целковых, а я ничего!" - подумал Калинович и не без зависти оглядел свеженький, чистенький костюм немца и его белейшую тонкого голландского полотна рубашку.

- Вы играете в карты? - спросил он.

- Да, играю, - отвечал немец.

- Поиграемте, и ходите, пожалуйста, ко мне: я со скуки не знаю, что делать.

- С удовольствием, если это вам приятно, - отвечал немец.

- А теперь вы свободны?

- Да; но сегодня праздник, свободный мой день: я желал бы прогуляться по Невскому.

- Ну, к черту Невский! Неужели он вам не надоел? Сядемте теперь.

- Хорошо, - отвечал немец, хоть теперь, кажется, вовсе ему не хотелось играть.

- Подай стол и карты! - сказал Калинович лакею.

Тот стол подал и ушел в свою конуру.

- Карты, болван! - крикнул Калинович.

Лакей показался.

- Я не знаю, где карты-с, - произнес он.

- В столе, скотина, животное! - говорил, почти плача от досады, больной.

Лакей, сердито посмотрев на него и отыскав, наконец, карты, грубо их подал.

- Все эти дни, не зная, куда от тоски деваться, я уж гранпасьянс раскладывал, - продолжал Калинович с горькой усмешкой.

- Как это жалко! - произнес немец, и когда начали играть, оказался очень плохим мастером этого дела. С первой игры Калинович начал без церемонии браниться; ставя ремиз, он говорил: "Так нельзя играть; это значит подсиживать!.. У вас все приемные листы, а вы пасуете".

- Ах, да... виноват... да! - сознавался немец простодушно и уж вслед затем объявлял такую игру, что оставался без трех и без четырех.

Калинович пожимал плечами.

- Вы играете решительно, как полоумный! - говорил он с улыбкою презрения.

- Ах, да! Это я дурно сыграл... - соглашался и с этим партнер.

Таким образом они сыграли пульки три. Часу в восьмом немец хотел уйти.

- Куда ж вы? - спросил Калинович.

- Мне нужно; я желаю быть в одном доме в гостях, - отвечал тот с улыбкою.

- Полноте, не ходите: а то что ж я буду делать?.. Это ужасно!.. Не ходите.

- Извольте, - отвечал покорно немец, и таким образом они играли часов до двух ночи.

В следующие затем дни Калинович, пользуясь своей способностью властвовать, завладел окончательно соседом. Едва только являлся тот со службы и успевал отобедать, он зазывал его к себе и сажал играть. Немец немилосердно потел в жарко натопленной комнате, употреблял всевозможные усилия, чтоб не зевать; но уйти не смел, и только уж впоследствии участь его несколько улучшилась; узнав, что он любит выпить, Калинович иногда посылал для него бутылки по две пива; но немец и тем конфузился. Начиная наливать третий или четвертый стакан, он обыкновенно говорил: "Я вас не беспокою этим?" Такого дурного тона щепетильность возмущала Калиновича.

- Пейте, пожалуйста... Что ж это такое?.. - говорил он с досадой.

Наглотавшись пива, немец, обыкновенно, начинал играть еще глупее и почти каждый раз оставался в проигрыше рубля по три, по четыре серебром. Калиновича сначала это занимало, хотя, конечно, он привязался к игре больше потому, что она не давала ему времени предаваться печальным и тяжелым мыслям; но, с другой стороны, оставаясь постоянно в выигрыше, он все-таки кое-что приобретал и тем несколько успокаивал свои практические стремления. Чрез месяц, однако, ему и карты надоели, а немец своей простотой и неразвитостью стал, наконец, невыносим. Напрасно Калинович, чтоб что-нибудь из него выжать, принимался говорить с ним о Германии, о ее образовании, о значении в политическом мире: немец решительно ничего не понимал. В каком-то детском, созерцательном состоянии жил он в божьем мире, а между тем, что всего более бесило Калиновича, был счастлив. У него было несколько, таких же, вероятно, тупоголовых, немцев-приятелей; в продолжение целого лета они каждый праздник или ездили за рыбой, брали тони и напивались там пьяны, или катались верхом по дачам. Кроме того, у немца было несколько родственных и семейных домов, куда он ходил на вечера, и на другой день всегда оставался очень этим доволен.

- Что ж вы там делаете? - спросил его однажды Калинович.

- А? Мы в лото играем, танцуем: очень приятно, - отвечал немец.

- Любили ли вы когда-нибудь? Существует ли для вас какая-нибудь женщина? - продолжал Калинович, желая допытать окончательно немца.

Тот покраснел и потупился.

- Нет, - произнес он.

- Как же нет? Вам, я думаю, уж лет двадцать пять.

- Да, мне двадцать шесть лет, и когда женюсь, тогда... а теперь нет.

"Этакий бесстрастный болван!" - подумал Калинович и хотел уже выпроводить гостя, сказав, что спать хочет, но в это время вошел лакей.

- Иволгин приехал, - проговорил он своим гробовым голосом.

- Какой еще тут Иволгин? - спросил с досадою и довольно громко Калинович.

Лакей молчал.

- Ну, проси, - прибавил он.

Гость вошел. Это был тот самый студент, который так наивно навязался ему на знакомство в театре. Калинович еще больше нахмурился.

- Вы, может быть, не узнали меня? - говорил молодой человек.

Роскошные волосы его были на этот раз еще более растрепаны; галстук свернут набок; на сюртуке недоставало трех пуговиц.

- Нет-с, напротив... - отвечал Калинович, показывая рукой на ближайший стул.