Ты здесь не навсегда

Ещё помню, как пара санитарок и одна медсестра утверждали, что, как только закончатся выходные, меня выпишут. Поэтому я с нетерпением дожидался девятого января. И когда оно наступило, во мне поселилось что-то вроде радости от скорой выписки. Вообще я был уверен, что меня отпустят уже на следующий после поступления день или хотя бы восьмого числа. Но система в психушке оказалась совсем иной, и она явно не собиралась поливать мне. Поэтому, когда девятого января доктора вызвали меня на комиссию, точнее, на разговор, во время которого мне задавали множество вопросов, причём моментами перекрёстно, – будто хотели сбить меня толку, – и пытались выяснить мотивы, по которым я пытался покончить с собой, на мой недоумённый вопрос: «выпишут ли меня сегодня?» главный, по фамилии Ким, ответил: «ни сегодня, ни завтра, ни послезавтра тебя никто не выпишет», я был, мягко говоря, ошарашен. Явно накрывались работа, возможность поздравить отца с днём рождения и многие другие мои планы. Я понял, что попал. И это лишь чрезвычайно краткое описание мыслей, посетивших меня в тот момент.

Ну, раз уж попал, придётся смириться.

Хочется ещё отметить, что, когда со мной разговаривали доктора, я слегка (или отнюдь не слегка) беспокоился, и в связи с этим перебирал пальцы одной руки пальцами другой и наоборот; за этим пристально следил доктор, сидевший напротив, и я видел это, но не мог заставить себя перестать.

Итак, шёл четвёртый день моего пребывания в дурдоме. Делать здесь практически нечего, никаких развлечений, даже сигареты выдают строго по расписанию: в шесть тридцать утра, потом – после завтрака, далее – после обеда, после тихого часа, после ужина и после последнего приёма таблеток, а это примерно в двадцать тридцать – девять часов вечера. И строго по одной штуке в руки, будь у тебя их хоть целый блок, хоть бесконечное количество. Правда, иногда удавалось схитрить, попросив из своей пачки сигарету для кого-нибудь ещё. Но это прокатывало не со всеми санитарками (а всё курево находилось именно у них в кабинете, причём под замком); так то приходилось терпеть, томясь в ожидании раздачи сигарет.

Что удивительно, – именно ввиду многих обстоятельств, то есть запретов, – были разрешены карты, шашки и шахматы, ну и иногда радио, но только после тихого часа. Первое время ещё было дико скучно от того, что у меня не было никаких книг, но эту неприятность через несколько дней решила моя мама, принеся с первой передачкой пару изданий. Которые я, разумеется, быстро прочитал, в том числе все четыре Евангелия.

Спустя примерно неделю, я более-менее освоился; в разной степени подружился с такими же бедолагами, с которыми волей случая оказался в одной клетке; я бы даже сказал: «в одной лодке», но слишком уж много здесь ограничений, мне даже часто казалось, что больше, чем в СИЗО; это я к тому, что из лодки ты хотя бы в любой момент можешь выбраться, здесь же с этой вольностью всё проблематично, даже если оказался в дурке по своему желанию.