Ты, тобою, о тебе

Однажды в детстве видел во сне летящий самолет с сотней жужжащих пропеллеров вдоль крыльев, занявший собой все небо, от края до края, а по серебристому фюзеляжу — окошечки с золотыми ободками, и в них — как в окнах домов — красные герани в горшках, а из-за цветов смотрят люди, как я стою внизу, на зеленом лугу, почесываю одну босую ногу о другую и машу рукой, и они машут мне в ответ, и я ликую оттого, что хоть я и стою один — а совершенно незнакомые люди радуются тому, что я есть...

Почему всплыл в памяти самолет?.. Ах да, камбала!.. Тоже полет, только — в холодной зеленой воде… Такая вот петля длиной в полжизни.

Чайник тихо запел. Голова прояснилась. Вспомнилось, как в январе, в ужасном состоянии: простуда, голова трещит, в сердце боли, — поплелся в поликлинику. Особенно эти боли напрягли: казалось, заболел чем-то неизлечимо, нервничал и грубил врачам. И участковая врачиха, не найдя ничего серьезного, сердитая оттого, что нервничаю и грублю, произнесла мерзкую фразу: "По-моему, у вас кризис сорокалетия — вам к невропатологу надо".

Не пошел я ни к какому невропатологу, а лишь возненавидел ее… Только формула застряла в мозгу и требовала разрешения. По некотором размышлении понял: со мной и в самом деле что-то странное; впрочем, решил я, это, скорее, от погоды, от усталости и раздражения перед чужой непобедимой глупостью. А еще, — мысленно добавил я теперь, глядя на город, — такое бывает еще╦ когда два взрослых существа, запертые в одной квартире, съедают запасы собственных душ и принимаются друг за друга…

Осмыслив, кажется, себя на сегодня, пошел в ванную; так уж получается, что я всегда там первый. И хорошо: тихо и пусто.

Вышел из ванной — еще ни сына, ни жены. Пошел будить. Постучал в комнату сына; он:

— Да-да, я уже не сплю! Пап, это ты? Зайди, а?

Просунул голову к нему в дверь:

— Ну, ты и здоров спать!.. Чего тебе?

— Папа, будь другом, дай бабок?

— Сколько?

Он сказал.

— А зачем — столько? — спросил я.

— Да в группе день рождения; подарок там, ну, и на общак.

— А не жирно — столько? В подарок просто купи книгу.

— Да кто, пап, нынче книги дарит?

— Нет у меня денег. Ты же знаешь, я все матери отдаю.

— Заначки, что ли, нет?

— Не занимаюсь. И тебе необязательно делать, как все.

— Мы нынче поздно зреем, где нам до вас! — гибкий, выше меня ростом, он, пока препирались, встал, включил свет и вяло махал теперь руками. И при этом столько в гримасе снисходительного ко мне презрения! Я сделал усилие удержаться от отповеди: у парня сегодня зачет.

— Дам, но только на книгу, — сказал я, прежде чем оставить его в покое. — А ты давай зрей быстрее, а то так, переростком, и состаришься…

* * *

У Ирины уже включен боковой свет, но она еще в постели.

— Встаешь? — спросил мимоходом, проходя к шкафу.

— Да, — ответила она резко, скинула с себя одеяло, сбросила ночную сорочку, обнажив сытое белое тело, и села к трельяжу с батареей флаконов на столешнице. — Господи, как все надоело! — прохныкала она, состроив гримасу, и начала куском ваты стирать с лица ночной крем. А я, накинув рубашку и застегивая пуговицы, смотрю на ее алебастрово-белую спину, на усталое, неподвижное, как маска, отраженное в зеркале лицо, на ее еще густые, тяжелые темнорусые волосы и, аналитически оценивая ее: какая она еще красивая! — думаю о том, что во мне совершенно не вызывает волнения ее сытая цветущая плоть. Мало того: эта плоть мне неприятна! Меня объял ужас: неужели это и есть кризис? Что со мной? Болен я, что ли — или это старость?..

— Что тебе не нравится? — меж тем спрашиваю безучастно. — Жизнь как жизнь, — а сам думаю: какую несу чушь! Неужели я настолько пуст — как сухая тыква — что меня уже ничем не всколыхнуть?

Она взрывается в ответ:

— Как ты мне надоел со своим философствованием — ты им свою мягкотелость оправдываешь! Ты даже вытрахать меня как следует не можешь! Вот найду себе молодого!

По некоторым признакам, она опять в кого-то влюблена — я уж ее знаю — а я даже рассердиться не в состоянии.

— Не с той ноги встала, что ли? — говорю спокойно. — А я, между прочим, тебя хотел и не мог растолкать, — хотя на самом деле сейчас даже не знал точно: хотел я ее или нет, и гладил лишь по привычке?

— Так ты мужик — или не мужик? Какой ты, Вовка, стал вялый, расслабленный — как мерин! Из тебя песок скоро сыпаться будет!

— Что делать! Против природы не попрешь.

— О, господи, да не занудствуй ты!.. Неужели ты не можешь заработать столько, чтоб мне хотя бы не вставать чуть свет?

— Я не виноват, что мне мало платят.