Ты следующий

Мы вспоминали — уже как историю, — как в знойные летние вечера мы оставляли мою маму в нашей славной комнатушке и выходили погулять в ближайший парк. Садились там на лавочку, обнимались и — молчали. Опускался мрак, и парк им. Заимова пустел. Тогда в стороне беседок вспыхивал и постепенно приближался к нам огонек электрического фонарика. Он быстро находил нас, и страшный милицейский голос приказывал: «Предъявите документы!» Мы очень хорошо знали об этой опасности и держали оба паспорта наготове, открытыми на нужной странице. Блюститель порядка просматривал их при свете фонарика и разочарованно говорил: «Раз вы женаты, вам что, квартиры мало, чтобы целоваться?.. В парк они, понимаешь, пришли…» А поскольку мы его уже не слушали, то он, продолжая бормотать себе под нос «вы тут не одни», уходил вместе со своим фонариком. Да, мы были не одни. Это был невероятно огромный новый жилой массив. И мы становились его частью.

Глава 13 Поэзия как способ жить и как способ умереть

Быть невеждой значит любить.

Ф. Пессоа

…Мои мечты печальны только потому, что это мечты, а не жизнь.

Ф. Пессоа

Божидар Божилов, завотделом поэзии в газете «Литературен фронт» и председатель секции поэтов в Союзе писателей, предложил мне написать доклад «В защиту свободного стиха».

— От кого мне его защищать? Нас же уже принимают…

— Да есть от кого. Вот увидишь.

И оказался прав. Самая обыкновенная интрига, но завуалированная в стиле того времени.

В 1960 году вышла книга «Болгарское стиховедение» Мирослава Янакиева.

Современная научная трактовка не понравилась некоторым нашим видным поэтам, чей вкус влиял на официальные оценки. Руководствуясь все теми же предубеждениями, они приостановили издание болгарского словаря рифм. По той же причине противопоставили себя структурализму. Да, прежде всего ими двигали чувства. Научное объяснение поэтической мистерии раздражало их, казалось святотатством. Демифологизация ремесла обижала. Но чувства — это рискованный аргумент. Надо было найти другие, дополнительные недостатки. Так появилась неожиданная озабоченность верлибром.

Янакиев не атаковал «свободный стих». Он просто его игнорировал как явление вне предмета его научного исследования. Так вот, необходимо было заполнить эту пустоту. Я сказал Божидару, что не чувствую себя подкованным. Но он все же уломал меня обещанием предоставить «творческий отпуск». Чтобы я пожил где-нибудь вдали от суеты и «раскрыл бы проблему».

Вот каким образом в начале 1962 года мы вдвоем с Дорой оказались на море. Современные Золотые Пески сильно отличались от старинного Созополя. Так же, как когда-то обманули Есенина, думавшего, будто он в Персии в объятьях Шагане, когда на самом деле его держали на окраине Баку, так и тут спокойно можно было обмануть восточного человека, сказав, будто он оказался на Западе. Его и обманывали. Я помню, как какой-то гид в тюбетейке выводил из транса группу советских туристов: «Я же вам говорил, что здесь Европа».

А сейчас, посреди зимы, Золотые Пески казались еще более невероятными. К золоту пляжа добавлялось золото старого отшельника леса у подножия скальных монастырей. Мы гуляли в каком-то заколдованном мире, который по непонятной причине был покинут людьми. Погода стояла тихая и мягкая. Дора рисовала безлюдье, закрытые киоски и кафе, перевернутые лодки, скелеты забытых пляжных зонтов.

Мы жили в единственной действующей гостинице «Мак». Кроме нас, других туристов не было. В центре курорта работал всего один ресторан «Старый дуб». И в нем мы тоже были единственными посетителями. Когда мы входили, оркестр приостанавливал свои монотонные репетиции и приветствовал нас тушем. Потом музыканты узнавали у нас, что бы мы хотели послушать. Шеф-повар справлялся о наших пожеланиях на завтра. Все было неправдоподобным, абсурдным, безмерным… как свободный стих. Как бы поздно мы ни ложились, наша совесть не давала нам уснуть: в гостинице же есть ночной бар! И бармен наверняка гадает, придем мы или нет, потому что иначе он останется в одиночестве. И мы опять вставали, одевались и шли «в бар». Пили коньяк с некоей новинкой — растворимым кофе. Бармен обхаживал нас, размешивая в чашечках с кофе сахар, пока он не становился похож на белый крем. Из магнитофончика лился тихий ночной блюз. А какой-то озябший ночной сторож, зажав между коленями ружье, бормотал, чтобы не заснуть: