Ты следующий

Новую специальность разработал профессор Тодор Боров. Будучи представителем старой немецкой академической школы, той, которая сложилась задолго до прихода к власти Гитлера, и другом самых ярких болгарских просветителей Александра Божинова, Элина Пелина, Александра Балабанова и Димо Казасова, Тодор Боров преодолевал идеологический потоп, подобно Ноеву ковчегу, спасая не только факты и знания, но и старомодную скромность. Ради всего этого он и стремился к берегу будущего. В те времена, когда формализм считался чем-то вражеским, у нашего профессора хватало смелости проповедовать среди нас идеи информационной эры. Прежде всего, ему надо было заставить нас самих преодолеть собственное предубеждение в отношении той специальности, в которой каждый из нас нашел свое спасение. Вводя нас в царство папирусов — в дельту Нила, в древнеегипетскую сокровищницу тайных знаний, — профессор не забывал сообщить, что тамошние библиотекари носили почетное звание «двоюродные братья фараона». Рассказывая о расцвете первых европейских университетов, он не забывал напомнить напутствие, которое отцы давали сыновьям, отправляя их учиться: «Главное — это подружиться с библиотекарем». Вот так я, сам того не подозревая, добился «главного».

В фигуре Борова было что-то величественное и пленительное. На лекции он приходил элегантно одетым, в белой рубашке с бабочкой. Он любил пастельные тона и зеленый цвет. Даже писал зелеными чернилами. Наша учебная программа была составлена им таким образом, что историю мы слушали с историками, философию — с философами, а литературу — с филологами. Только специальные курсы читались у него на кафедре. Мало кто мог одобрить такие современные взгляды на обучение, и потому после двух выпусков наша специальность была приспособлена к банальной схеме образования.

В тот год Софийский университет был значительно расширен. Когда убрали строительные леса, стали видны два новых корпуса, названные северным и южным крылом. Готовая метафора. И вот уже во многих студенческих виршах альма-матер полетела на «белых крыльях».

Наш факультет располагался в южном крыле. Такое дешевое сравнение меня раздражало. Но все же крылья были. И еще душа и сердце…

Газета «Народна младеж» поручила мне написать очерк о первокурсниках, который тут же и напечатала. В нем было и несколько строк о профессоре Тодоре Борове. В тот же день, перед своей лекцией, он как-то странно хмыкнул:

— Коллеги, оказывается, среди вас есть мастер пера. Сегодня он проявил себя в газете «Народна младеж». Пусть он встанет, а мы на него посмотрим.

Я поднялся, похолодев. А он глядел на меня со своей ироничной проницательностью:

— Ваш очерк удался. Особенно хорошо вы описали мою бабочку…

В те времена, когда лекции переписывались с советских учебников, а потом читались по слогам, Тодор Боров говорил, не подглядывая в бумажку. Он смотрел нам в глаза, словно читая нас. Мне рассказывали, что когда на своей очередной лекции профессор не смог вспомнить какое-то имя, он тут же пошел в деканат и попросил отправить его на пенсию…

•

Наступил Новый, 1954 год. Сестра воткнула в вазу еловую ветку и украсила ее уцелевшими рождественскими игрушками. Когда я начал смеяться, она сказала: «Если тебе нужна елка побольше, иди на площадь». На центральной площади гигантская ель мерцала разноцветными огнями и блестящими «подарками» — красивыми пустыми упаковками.

В детстве я больше любил Рождество, потому что тогда дарили настоящие подарки. А на Новый год приходили гости — друзья, родственники. Сейчас гостем был я. Новый год превратился в мероприятие.

В холодных коридорах университета я танцевал с незнакомыми студентками. Одна их них попросила ее проводить, потому что жила где-то далеко. Мы целовались среди метели. Деревья, покрытые инеем, казались огромными скелетами. Какие-то цыганята — замерзшие чертики — прыгали вокруг нас и колядовали. Под конец девушка спросила, как меня зовут и увидимся ли мы снова…

Нет. Прорезавшиеся белые крылья уносили нас в разные миры.

Глава 5 Бессонница

Значит, и среди умерших процветает корыстолюбие: даже такой бог, как Харон… ничего не делает даром[14].

Апулей

Там ничего решительно нет, никакой красоты, только сон подземный, поистине стигийский…[15]

Апулей

Царь македонский Персей, когда был узником в Риме, умер от того, что ему не давали спать…[16]

Мишель Монтень

Недавно я нашел свою зачетку, выданную 45 лет назад. Ее хрупкие страницы рассыпаются. Не тронута временем только фотография. На меня смотрит какой-то наивный молодой человек. Хорошо подстриженный. Из интеллигентной семьи. Новая рубашка. Галстук. Свитерок… Правда, у него не было пиджака, поэтому он сфотографировался в белом плаще, из-за чего приобрел сходство с привидением из детских книжек.