Ты помнишь, товарищ…

Едем на Гимнастическую – теперь она улица Шмидта. Находим бывший дом воинского начальника – сейчас здесь районный военкомат. Пересекаем улицу наискосок. Входим во двор. Жильцы смотрят на нас с удивлением, особенно на фотографа, увешанного аппаратами. Начинаем расспрашивать старожилов. Никто не помнит, чтобы здесь жил поэт. Долго перечисляют фамилии всех, кто здесь проживал – с пропиской и без. Тогда я вспоминаю – «дом Барановых».

– Дом Барановых! – громко восклицает старая женщина, всплескивая руками.- Ха! Дом Барановых. Так вы бы сразу так и сказали – дом Барановых. Это же через дом от нас. Слушайте меня – идите туда, о! Шмидта, двадцать три, бывшая Гимнастическая, семь.

Входим во двор дома 23. Находим женщину в возрасте, который вполне нас устраивает: она может Светлова помнить.

– Скажите, пожалуйста, здесь жила семья поэта Светлова?

– Еще как жила! То есть что я говорю – жили ужасно. Вот здесь, перед вами, вот тут стоял маленький домик. Даже не домик, а просто развалюшка. Длинный такой, одноэтажный.

Перед местом, где был домик,- акация. Старое дерево, растущее как будто в два этажа. Видно, его раньше надломили, оно согнулось, а потом вытянулась свежая ветвь и стала стволом.

За сарайчиком здание кондитерской фабрики, старая кирпичная труба.

Рядом – довольно хилый двухэтажный дом с деревянными подпорками и хлипкой шатающейся лестницей; наверху появляется еще одна пожилая женщина, скептически смотрит на нас сверху вниз и спрашивает, что нам нужно. Мы объясняем, она молчит, потом громко, на весь дворик, вздыхает:

– Человек живет – его не ценят, а когда он умирает, начинают суетиться.- И скрывается в дверях.

Светлова при жизни ценили, но она права.

Фотограф В. Арсирий щелкает, снимает все, что только можно,- место, где стоял дом, жильцов, трубу, акацию.

Потом снова выходит скептическая женщина и кричит нам:

– Слушайте, если вы уж так интересуетесь, может быть, вы поможете, чтобы отремонтировали наш дом? Вы видите, в каком он состоянии?

Нам советуют пойти еще к одной женщине, которая здесь жила в те же годы, что и Светлов,- к Любови Яковлевне Владимирской. Ее дом неподалеку. Идем. Сначала она не понимает, что нам нужно. Потом:

– Ах, Светлов? Так это же поэт! Ну как он, жив- здоров?

– Он умер в прошлом году.

– Умер? Ай-яй-яй! Он умер?

Долгие вздохи искреннего сожаления. Потом вдруг:

– Ну, а если он умер, так что же вы его ищете?

– Нет, мы разыскиваем места, где он жил, людей, которые его помнят.

Выразительный взгляд: мне бы, мол, ваши заботы; потом она говорит:

– Ну хорошо. Я вам скажу – он был очень хороший мальчик, способный. И мать его, Рахиль Ильевна, была хорошая. Но как они нуждались! Вы знаете, я вам так скажу – он настоящий коммунист, из бедности вышел. Господи, до чего они были бедные, ой, какие бедные! Я помню, Мотя – его так звали мальчиком,он же всегда был оборванный, голодный 1* . И вот такие пышные черные волосы. А дом был старый, такой старый, что, когда они уехали в Москву, его сразу же снесли.

На следующий день я снова прихожу в светловский дворик, стою под акацией. В памяти звучат слова: «Ой, какие они были бедные!»

Светлов почти никогда не вспоминал об этом.

Против светловского дворика, немного направо,- райвоенкомат. Старожилы рассказали мне, что в первые годы Октября там записывались добровольцы в Красную Армию.

Когда в 1920 году Светлов решил вступить добровольцем-стрелком в 1-й Екатеринославский полк, ему не пришлось много блуждать – он просто пересек улицу.

У военкомата шумно – идет призыв. Вспомнилась речь Михаила Аркадьевича на его творческом вечере 27 октября 1963 года, в связи с шестидесятилетием. Он тогда сказал: «Моя биография – это разрушающийся дом, на месте которого будет построен новый…»

Может быть, ему припомнился тогда разрушающийся домик детства, обреченный на снос.

1* Позднее, заполняя анкету, Светлов на вопрос об участии в борьбе с голодом ответит: «Больше голодал, чем помогал голодающим» (ЦГАЛИ).

Марк Соболь

СРЕДИ ВЕСЕЛЬЯ…