Ты помнишь, товарищ…

– Напрасно! Это тоже интересно, особенно для тебя. Я каждую ночь наблюдаю, как она влезает к тебе на голову, а потом поднимается на задние лапки, дотягивается передними до иконы и…

– Почему же ты ни разу не крикнул, негодяй?

– Боялся, что она поцарапает тебе лицо…

Я был уверен, что Миша уже не заснет. Но он заснул. Не мог заснуть я.

7

Светлов так окружил себя праздничным серпантином шуток, что даже мы, друзья, знавшие его два-три десятка лет, забывали о тех страницах его биографии, которые были совсем не веселыми. Иногда мне кажется, что он многое делал нарочно, для того, чтобы его воспринимали не в том ключе, в каком он реально существовал, чтобы в нем видели лишь беспечного, немного легкомысленного острослова. Я понимаю: им руководило целомудренное стремление скрыть от окружающих то, что могло бы огорчить их, причинить им боль. Но иногда это стремление перерастало у него в небрежность по отношению к самому себе, к своим переживаниям, даже к своему творчеству.

Светлов много, очень много создал, но еще больше у него было задуманного и лишь начатого,- я не знаю другого поэта с таким грузом неосуществленных замыслов. Он не написал много лет существовавшую в его сознании пьесу «Нарисованная дверь», все откладывал создание задуманных им «сказок для взрослых» (возможно, это была бы самая светловская из всех его книг,- после нее стало бы особенно ясно, что его ирония не только не выражала скептицизма, а вся, всем своим существом, была направлена против него).

Небрежное отношение Светлова к своим замыслам, зачинам, наброскам иногда ужасало. Он как-то оставил у меня на столе пустую папиросную коробку, в которой моя жена стала хранить пуговицы. Года через два, перекладывая пуговицы в другое место, она заметила на дне коробки написанные карандашом строки:

…победа,
…в какие-то края
Два ангела на двух велосипедах –
Любовь моя и молодость моя.

Я отнес эту коробку Светлову, и он обрадовался своим строчкам, как радуются встрече со старым приятелем. Но прошло еще лет пять, прежде чем из найденных строк выросло его чудесное стихотворение «Бессмертие».

Мне рассказывали, что он с присущей ему щедростью предлагал найденные строки для «разработки» начинающим поэтам, но, к счастью, никто не принял подарка. Да и мог ли принять? Любой читатель сразу узнал бы подлинного автора.

На дне той же коробки были и другие строки-набросок стихотворения об атомной бомбе:

…мир был един,
Но вдруг вошло несчастье в общежитье
Неизмеримо малых величин.

Сколько таких зачинов Светлова было потеряно им и забыто?

Известно изречение, что недостатки людей – продолжение их достоинств. Небрежное отношение Светлова к себе было, несомненно, связано с его скромностью, В разговорах с друзьями он критиковал свои стихи так беспощадно, как этого никогда не делали критики, к замечаниям которых он относился с предельным спокойствием. Впрочем, одна статья – кстати, полная комплиментов – больно его ранила.

В этой статье светловская поэзия определяется как лирика воспоминаний, окутывающих все и всех мягкой дымкой добродушной романтики, и противопоставляется лирике Эдуарда Багрицкого – суровой и трезвой, выражающей не только любовь к человеку, но и гнев против всего, что враждебно ему. Критик не услышал такого гнева в светловской поэзии, не нашел в поэзии и драматургии Светлова ни одного отрицательного героя, не понял, что если положительным героем может быть смех писателя, то об отрицательном способна рассказать его ирония.

Светлов сказал об авторе статьи:

– Зачем он устраивает склоку между мной и Багрицким? Мы были друзьями…

Когда я перечитывал недавно светловскую пьесу «Сказка», где один из персонажей самоотверженно берет на себя роль злого человека (ведь никакая сказка не получится без столкновения добрых людей со злыми), мне по контрасту вспомнилась другая пьеса другого драматурга. В ней все персонажи тоже старались разгадать, кто из них враг, и в конце концов, под занавес, разгадывали, но зрителя ни на минуту не покидало чувство, что врагом мог оказаться любой из персонажей, что каждый из них давал основание для подозрений. Эта пьеса учила недоверию к людям, а светловская учит доверию. Она говорит: ни один из этих людей не может оказаться врагом. Она убеждает: нет большего зла, чем подозревать в каждом злого. Лирика пьесы не только светла, но и мужественна, сегодня мы не можем не ощущать ее глубокого подтекста.

8

Мне приходилось видеть Светлова и в часы его счастья, и в дни горя, видеть его веселым (он и при этом не переставал быть задумчивым) и печальным (он и при этом не терял остроумия).

Во Второй Градской больнице, перед тем, как зайти в палату, я спросил у медицинской сестры, как он себя чувствует и какое у него настроение. Она ответила:

– Чувствует себя хуже, а настроение такое же.

Как быстро все начинали его понимать и любить!

* * *