Ты идешь по ковру. Две повести

А теперь у меня появились ещё новые мысли. Про Барона и Пашку. С Бароном более-менее понятно: он прямо сумасшедше самый лучший. Не сказать словами — вот какой, мы так с Маринкой решили. Рыжий, зубастый, глаза огромные, грива и хвост чёрные. Я договорилась с Пашкой, что буду приходить кормить коня, кормить и чесать. Правда, когда конь в стойле, у него зубы такими большими кажутся, страшно, так что ухаживать за ним мы будем вместе с Пашкой. Или Маринкой. Мне больше нравится просто выходить с Бароном из ворот и медленно идти к реке или к озеру. Лучше к реке, а то Петролиум возмущается, что конский навоз валяется у озера, грозится заставить убирать. Он может, он же брат председателя. Конь ходит по берегу, потом ложится на траву. Надо будет попробовать сходить с ним за лисичками. Интересно, лошади могут искать грибы? Мне нравится гладить его лоб, а Маринка всё время смотрит в глаза, всегда, когда не купается. Пашка Барона, кажется, не очень-то любит, всё ждёт, что его дядя заберёт. Тогда место в сарае освободится, и Пашка там устроит себе какую-то мастерскую, он просто без ума от разной техники. Каждое утро он садится поближе к Максим Семёнычу, водителю автобуса, и они всю дорогу до полей разговаривают про двигатели, свечи, натяжение каких-то ремней. Маринкиным братьям он починил велики в два счёта, но Маринка недовольна, потому что теперь Сергуня и Славка с них вообще не слезают, катаются круглыми сутками. Ещё Пашка любит компьютеры, фотоаппараты, всё время что-то разбирает, собирает, чинит. Мы возвращаемся из хозяйства и сразу идём к нему, хоть он немного кривится, говорит, что устал, уходит в дом, и всё. Часто мы с Маринкой сами прогуливаемся с конём. А если Пашка идёт с нами, то берёт какой-нибудь старый сотик, возится с ним, на Барона и внимания не обращает.

И вообще, он странный, этот Пашка. Вроде бы живёт в квартале ипотечников, а сам с нами ездит на прополку, деньги зарабатывает и тоже их не тратит, как мы с Маринкой. И учиться будет в нашем классе, хотя остальных ипотечников родители возят на машинах в городские гимназии и лицеи. Пашка говорит немного не так, как мы, его Маринка всё время поправляет — она не любит, когда неправильно. Но у него всё равно какой-то акцент не наш, они с мамой приехали из другого города, и он его постоянно сравнивает с нашими Шиховыми. По его словам выходит, всё у нас по-другому. И консервы в магазинах расставляют иначе, чем у них, и автобусы слишком маленькие, и деревья растут не такие. Я даже иногда думаю, не с другой ли он планеты прилетел. Вроде бы живём в одной стране, не может же всё так сильно отличаться. Во всяком случае, я в это не верю.

Вот об этом я постоянно и думаю, когда вспоминаю про Пашку. И про Маринку тоже. Она стала какая-то грустная, ну, она всегда такая, когда её папка выходит за пределы. Только если идём купаться, веселее бывает. Это одно и радует её: Маринка здорово плавает, никому не угнаться. Сергунька и Славка старше, но и они не могут. Вода прогрелась, и Маринка постоянно теперь пропадает то на реке, то на озере, точнее в воде. Мне кажется, у неё скоро вырастут перепонки между пальцев, как у лягушки. Ничего особенного в этом нет — говорят же, будто люди вышли из воды когда-то, сто миллионов лет назад. Мне кажется, Санна Ванна у нас если не с перепонками, то точно с какими-нибудь жабрами: сколько она поливает школьный огород, столько никто не поливает, у нас там стоит бочек пятьдесят, наверно, не меньше.

— Маринка, вылазь из воды, лягушкой станешь, — однажды я ей сказала. Она вышла на берег — все губы синие, руки-ноги покрылись гусиной кожей.

— Покажи руки, — говорю. — Смотри, у тебя уже перепонки растут!

Мне и правда показалось, что кожи у неё между пальцев как-то больше стало.

— Сама ты перепонка, — ответила Маринка и легла на полотенце, греться на солнце.

— Какая перепонка? — поднял голову от старинного телефона Пашка.

— Да вот, Олька — перепонка, — сказала Маринка.

— Перепонка, перепонка, перепонка, — начал бормотать Пашка, не отрываясь от работы. — Слушайте, а чего это Ефим всё время таскает? Знаете?

Точно! С этими купаниями и прогулками с Бароном мы совсем забыли о дяде Фиме.

— Мамка говорит, у него что-то странное в голове творится, — ответила Маринка. — У него на войне друг погиб, и он никак успокоиться не может. Съездил туда, ему показали место, где друга убили, у Ефима там приступ был. Или, погоди, недруга. Брата. Брата там убили. Ефим теперь на пенсии, раз не может работать.

— Он только сядет за руль — сразу видит войну, будто он в танке, — добавила я. — Марин, погоди, слушай, но он же сам воевал!

— Кто его знает, воевал или нет. Не поймёшь. Вроде рассказывает какие-то всё истории, но мамка его военный билет не видела. Она же медсестра, про всех всё знает. В военкомате тоже ничего сказать не могут, тогда сплошная неразбериха была. Так что ещё неизвестно.

Пока Маринка рассказывала, Пашка всё возился с телефоном. Потом вставил в него симку, позвонил с другого. Заиграла какая-то классическая музыка. Пашка послушал и спросил:

— Так он дурачок, что ли?