Ты дышишь солнцем (СИ)

Вечером вся компания вновь сидела за большим столом у окна. Ната листала разрозненные листы. С начала войны стихи и прозу из России им передавали по почте, делали копии того, что ходило по рукам у маглов. Том, хоть и держал в руках книгу, не читал. Он то размышлял о том, может ли их учитель трансфигурации помогать Гриндевальду, то любовался Натали, которая улыбалась страницам книг.

— У вас в семье все так много читают? — скучая, спросила Друэлла у Тони.

— Ммм… да. Думаю, да. И стихи у нас любят. И песни петь. И еще балет, о, стоит ненавидеть войну только за прекращение гастролей русского балета.

— Тони! — Ната отвлеклась от книги и опять напомнила брату, что тот вечно неправильно расставляет приоритеты.

— Можно подумать, ты бы сейчас отказалась сходить на Щелкунчика? Или на Лебединое озеро. О, Жизель. Спящая красавица. Несравненная Шахеразада…

— Тони, прекрати, — засмеялась Натали. — Ты уж балет точно никогда не любил.

— Я, как вы говорите, слишком прямолинеен, чтобы понять тонкое искусство выражение чувств через музыку и танец. Но я не обижаюсь, — веселился Тони.

— Зато ты любишь петь, — улыбался Макс. — Свои странные песни под гитару.

— Стихи он тоже читает, — раскрыла брата Натали. — Нас папа именно через стихи учил риторике и умению играть роль.

Том с интересом посмотрел на Долоховых. Так вот почему у Натали так хорошо получается передавать содержание стихотворения даже для незнающих языка.

— Что? Тони, ты тоже так умеешь? — удивился Генри.

— Умеет, — улыбка у Натали вышла задорной, а окружающие поддержали ее требованием продемонстрировать таланты Тони.

Тот, с прищуром посмотрев на сестру, заметил:

— Я ведь не любитель твоих символистов, витиеватости и прочего.

— О да, я помню, что тебе понравился Маяковский, — махнула ладонью Ната.

— Маяковским я вас мучить не буду. Я помучаю свою сестренку. Есениным.

Ната нахмурилась, соображая что есть такого мучительного в лирике Есенина, которого она тоже любила. Но потом Тони начал читать и Ната вспыхнула, опустила глаза под насмешливым взглядом брата. Он читал иначе. С широкими жестами, довольно громко, даже радостно и несколько яростно.

Заметался пожар голубой,

Позабылись родимые дали.

В первый раз я запел про любовь,

В первый раз отрекаюсь скандалить.

Был я весь — как запущенный сад,

Был на женщин и зелие падкий.

Разонравилось пить и плясать

И терять свою жизнь без оглядки.

Мне бы только смотреть на тебя,

Видеть глаз злато-карий омут,

И чтоб, прошлое не любя,

Ты уйти не смогла к другому.

Поступь нежная, легкий стан,

Если б знала ты сердцем упорным,

Как умеет любить хулиган,

Как умеет он быть покорным.

Я б навеки забыл кабаки

И стихи бы писать забросил.

Только б тонко касаться руки

И волос твоих цветом в осень.

Я б навеки пошел за тобой

Хоть в свои, хоть в чужие дали…

В первый раз я запел про любовь,

В первый раз отрекаюсь скандалить.

— Это про любовь? — нахмурилась Друэлла. — Что-то явно жизнеутверждающее. Видимо, про любовь со счастливым концом.

— Конечно про любовь. Про первую, бескомпромиссную и страстную. Тому вот стихотворение явно понравилось, не так ли?

========== Глава 9. Горе от власти. ==========

Натали, как ни старалась, не могла сосредоточиться на подготовке к экзаменам. Солнечная погода, прекрасный пейзаж за окном, ветер словно зовет за собой на прогулку. Они бродили с Томом по берегу. Озеро в шотландских горах, густой лес, замок на берегу, зеленая трава под ногами и ветер, он словно поет о счастье и свободе. Она подставляла лицо солнцу и этому ветру, не могла перестать улыбаться. И было приятно идти по берегу этого озера под руку с красивым парнем, осторожно ступать по мягкой траве, стараясь не испачкать туфельки со множеством ремешков, слушать плеск воды и разговаривать о погоде, книгах и музыке.

Тому, на самом деле, музыка и литература были не столь уж интересны. Но ему была интересна Ната. Она улыбалась, вдохновенно рассказывала о Ремарке и Фицджеральде, объясняла что такое «потерянное поколение». Читать книги о сложных любовных перипетиях Том не хотел, но вот рассказ о том, как кто-то не может найти место в мире из-за черствости после ужасов войны, были ему близки. Он рассказывал, что практически все выходцы из сиротских приютов тоже, в некотором роде, потерянные. Тот, кто не стал жестоким извергом, превращается в пассивного обывателя.

— Но ты не такой, — улыбалась Натали.

— Мог бы стать, — качал головой Том.

Ему все еще казалось, будто к нему на ладонь села хрупкая певчая птица. И он может раздавить ее неосторожным движением. И эта птица не замечает, что творится в мире. Вести с материка становились все более тревожными, беженцы теперь прибывали иные. Больше не было веселых аристократов, везущих в сундуках фамильный фарфор. Теперь прибывали оборванцы, беглецы из собственных поместий, о них писали в газетах. На колдографиях измученные маги, они искали приют и защиту.