Творцы русской идеи

Осмысление космического значения новой этики пришло не сразу. Потребовалось почти две тысячи лет, чтобы понять подлинное ее содержание. Опять назову Соловьева и его ученика Флоренского. Первый к концу жизни осознал, что этика — центр подлинного философствования, второй указал на онтологический смысл любви. Для Спинозы любовь — «модус мышления», по Флоренскому любовь — не психологическое состояние, а «онтологический акт», нечто субстанциальное, «переход в новую действительность».

Циолковский понимал, что на пути к совершенству предстоит преодолеть опасный рубеж, чреватый возможностью самоуничтожения цивилизации (ядерную катастрофу). Пройти этот рубеж человечество сможет, только изменив свою нравственную природу, сделав этику любви всеобщим принципом поведения, превратив ее в онтологию человеческого бытия. А там, глядишь, изменится не только нравственная, но и физическая природа человека, преодоление эгоизма перерастет в преодоление смерти. Это из области фантазии, но лучше такая фантазия, чем бескрылое и безрадостное ожидание всеобщей катастрофы.

Рассуждения о неизбежности самоуничтожения человечества опасны и безнравственны. Они парализуют волю в критической ситуации. Пассивное ожидание страшного конца недостойно человека, — настаивал Бердяев. Говоря о космическом аспекте человеческого существования, он имел в виду противодействие атомному апокалипсису и прорыв в высшие сферы бытия. Пассивному ожиданию «конца света» Бердяев противопоставил «активный эсхатологизм» как «оправдание» творчества человека. Ссылаясь на Н. Федорова, Бердяев писал, что конец мира есть дело богочеловеческое, что в него входят активность и творчество человека: человек не только претерпевает конец, но и уготовляет его. Конец есть не только разрушение мира и суд, но также просветление и преображение мира, как бы продолжение творения. Русский космизм — это не только теоретическое обоснование межпланетных путешествий. Другой, более важный аспект — ответственность за Космос, за созданную культуру, за грядущую ноосферу, которой суждено стать новым фактором развития Вселенной. Вся русская философия конца XIX — начала XX века космична, пронизана идеей всеединства, взаимной связи микро- и макрокосмоса. Религиозно-философский ренессанс и русский космизм — это одно и то же.

Позднее о космическом долге человечества заговорили на Западе. В одной из последних своих работ Макс Шелер пишет о порыве и прорыве духа в высшие сферы творчества, утверждая, что теизм делает это исходной точкой мирового процесса. Это значит: не Бог сотворил мир, а мир творит Бога. Я так понимаю Шелера, и это мне импонирует. Сначала Бог возникает в сознании человека как объект поклонения, как идеал, способный увлечь и преобразовать бытие, и бытие преобразуется «по образу и подобию» Бога; мы вовлечены в процесс своеобразного боготворчества, переделывая самих себя, сначала идеально, нравственно, а затем (неведомым пока способом) реально, онтологически.

Любовь как принцип бытия, преобразующий мир, — вот о чем мечтали русские космисты. Любовь и жизнь побеждают ненависть и смерть. Жизнь ищет все новые и новые, небывалые еще формы. Русский космизм — последнее слово философии. Больше ей сказать нечего. Мудрецы выполнили свою задачу. Теперь дело за политиками (чтобы государства не угрожали друг другу и всему человечеству), за военными (чтобы исчезло смертоносное оружие), за аграриями и промышленниками (чтобы накормить людей, дать им одежду и кров), за всеми людьми (чтобы почувствовать себя единой семьей).

Человечество — не «взрыватель» Вселенной, а участник космического созидательного процесса, именно для этого даны ему разум и любовь. Нет ничего позорнее сегодня, чем разжигать ненависть во имя узких эгоистических интересов — классовых, расовых и любых других. Двести лет назад Кант поставил главный вопрос своей философии: «Что такое человек?» Отвечая на него, послекантовская философия сформулировала целый веер ответов, один содержательнее другого. А тут нам говорят: «взрыватель», «спусковой крючок» адской машины атомного апокалипсиса. Нет, все, что угодно, только не это!

Пессимистический спинозизм, окрашенный в ницшеанские тона («вечное возвращение»), — типичное порождение наших дней, когда рассеялся нравственный обман, развеян был рационалистический миф об ускоренной переделке общества на основе знания его законов, утопические проекты социальной гармонии через дисгармонию и насилие потерпели крах. Это — хороший урок, напоминание о космической ответственности духа. Впереди — не гибель человечества, а его преображение, восхождение на новую ступень бытия.

Новая Русь на древних устоях

Мне не хочется, чтобы эта книга выглядела как поминки по русской культуре. Постсовременность являет собой не похоронный звон, а благовест, возвещающий возрождение утраченного. Так и с русской идеей.