Твоя капля крови

Он опустился в тяжелое железное кресло с узорами из мечей и корон на спинке. Провел пальцем по змейке, обвившей жесткий подлокотник, вспоминая, как приходилось в наказание отсиживать на этом сиденье час или два. Для Стефана эти часы проходили незаметно, а бедняга Марек успевал весь извертеться и ненавидел кресло лютой детской ненавистью…

– Я видел, как ты шептался с Кордой. Он сказал тебе о завещании?

– Только о том, что вы взялись его составлять. Не в его воле рассказывать подробности.

Отец качнул головой. Cтефан разглядывал его, пытаясь уловить признаки врага более серьезного, нежели возраст или усталость. Он уже заметил, как при ходьбе отец припадает на левую ногу и, сидя, часто потирает колено. Но от подагры не умирают… Князь, по меньшей мере, не хватался за сердце и не искал воздуха, как Вуйнович. Вот только старые раны должны его беспокоить – хотя бы та, что он получил при Креславле и которой отец был обязан свободой. Старому князю тогда стреляли в грудь. Будь его воля, он и раненым не покинул бы поле боя – но пролежал неделю в забытьи, и врач велел везти его домой. Вернуться к повстанцам отец уже не успел. Юлия рассказывала – тогда еще, – как почти не отходила от окна, каждый день ожидая, что за отцом придут. Она распустила половину слуг по домам, от лиха подальше, а оставшиеся притихли – так, что можно спутать с призраками. В опустевшем доме легче прислушиваться к шагам за окном и стуку копыт.

Они пришли в конце концов, разворотили дом, но отца так и не арестовали. Будто и забыли о том, что он воевал. Может, это была необъяснимая милость цесарины, которую та неожиданно обрушивала на своих подданых – и тех, кого ими считала. У князя Белты отобрали дворец в столице и обоих сыновей и, видимо, посчитали, что этого достаточно.

– Матерь с тобой, Стефко, не смотри на меня так, – сказал отец, поднимаясь. – Я не помолодел за семь лет и знаю это без тебя.

Стефан потупился.

– Отец, – начал он осторожно, – вы уверены, что хотите сделать наследником именно меня?

– А что же должно мне помешать? – спросил тот нарочито ровным тоном. В детстве они такого тона боялись.

– Ни одна церковь не признает ваш брак с… с Беатой, если узнает о ее происхождении. Поэтому вашим законным наследником выходит Марек…

– Я венчался с Беатой в храме. И что-то не помню, чтоб икона Матушки кривилась или плакала, когда над нами читали молитву.

– Но…

– Стефко, следи за языком! Ты, во имя всех святых, говоришь о собственной матери!

– Простите.

Старый Белта устало подпер голову рукой. В бледном предполуденном свете, проникавшем в кабинет, он казался старше обычного.

Стефан сказал все-таки:

– Вы же понимаете, почему я спросил об этом. У Марека наверняка уже есть дети, а со временем появятся и те, о которых он будет знать…

– Марек… – начал отец и прервался, и в этой паузе Стефан отчетливо услышал «не жилец». – Ты мой первенец, Стефан. Я не понимаю, зачем здесь вообще разговоры

Старый Белта открыл выставленную на стол шкатулку с документами, нажал на потайной рычаг.

– Здесь все бумаги. Я хочу, чтоб ты посмотрел их вместе с Кордой.

Стефан удивился: вроде у отца были собственные стряпчие.

– Некоторые дела лучше доверять тем, кто здесь не задержится.

– Вы желаете, чтоб я решил, стоит ли тратить деньги на корабли?

Отец не показался удивленным.

– Вам и так пришлось слишком много решать за нас. Но ты имеешь право сказать «нет».

Взгляд черных отцовских глаз был таким же четким и неумолимым, как и прежде.

– Я понимаю.

Прежде Стефан обрадовался бы, узнав, что отец на последние деньги решил помогать восстанию.

Отрадно сознавать, что люди все-таки взрослеют.

«Он умирает, – подумал Стефан. – Умирает и потому решил раздать последние долги. Мне, Мареку, Бялой Гуре. Так зовут родственников к сундуку с семейными реликвиями – доставить каждому последнюю радость, чтоб поминали покойного добрым словом».

Стефан передернул плечами от холодной, пронизывающей жути – той, что заставляла его ребенком вскакивать среди ночи, сознавая беспомощно, что его близкие смертны.

Его обида на отца, невысказанная вина – все опиралось на сознание, что отец вечен.

А теперь – после писем – и обид нет, только новая вина и глухая благодарность, ноющая, как старая рана. И как ее высказать?

– Завтра поедешь осматривать имение. – Отец замолчал, погружаясь обратно в угрюмое одиночество. Следовало уйти. Он и пошел, но на пороге запнулся – будто был он колдовской чертой, перейди ее – и возврата не будет, и ничего уже не скажешь.

Ты мой первенец…

– Я… – сказал Стефан звенящим голосом. – Я же… Вы же…

– Ну? – потребовал князь. – Вот и посылай сыновей в Остланд, они у тебя вовсе говорить разучатся…

– Я не знал, – выговорил Стефан. – Отчего вы мне не сказали?

– Да что такое, Стефко?

– Я не знал, что вы отправили меня в Остланд, чтоб защитить. Я думал, что… – Он прикусил язык и не знал, как продолжать.

Отец понял сразу.

– Ольховский, – сказал он тяжело. – Ах ты ж брехло, прости Матерь…

– Пусть брехло. Я предпочитаю знать. Знать, что всю жизнь вы заботились обо мне и оберегали, вместо того чтобы…