Твоя далекая звезда (Отпуск в тридевятом царстве)

Сколько времени прошло потом — он не помнил. Несколько часов, а может, дней. Начался сильный жар, выламывало все кости и невыносимо болели подмышки, особенно с левой стороны. Юноша метался, не находя себе места — любое положение причиняло сильную боль. Сквозь монотонный шум в голове он слышал, как Джелайна пытается его успокоить. Знакомый голос отчасти помогал справиться с горячим липким туманом. Иногда холодная влажная губка касалась его лица, немного освежая. Бенвора пытались поить горьковатыми настоями, но юношу немедленно выворачивало даже от лишнего глотка воды. А жажда была неимоверной. В конце концов Джелайна стала давать ему воду по каплям.

Вскоре боль поселилась всюду, в каждой складочке тела. Едва ворочая сухим непослушным языком, Бенвор невнятно бранил любого, кто пытался пошевелить его. Джелайна настойчиво уговаривала его, а на что — он никак не мог понять. С детства почти ничем не хворавший, ни разу серьезно не раненый в бою, теперь он просто сходил с ума. Все, чего ему хотелось — чтобы никто не трогал, не двигал, и прекратилась, наконец, эта проклятая боль!

Но сегодня покоя не было. Строго прикрикнув, Джелайна подняла ему руки и стала снимать рубашку, собираясь, видимо, обтереть его губкой. И тут же она вскрикнула снова, но по-другому — со страхом.

— Танбик! Танбик! — пронзительно завопила она. — Идите сюда!

Знахарь прибежал сразу, гулко топая по половицам. Слегка придя в себя от поднявшейся суматохи, Бенвор разлепил немного поджившие глаза. Танбик стоял в паре шагов от кровати и с ужасом смотрел на что-то под приподнятой рубашкой.

— Это бубоны, миледи, — выдавил он. — Чума.

Олквин снова провалился в душную темноту.

Ни Танбик, ни Даина, ни Хоркан теперь не появлялись. Одна Джелайна, осунувшаяся и бледная, несла бессменный караул у его постели. Бенвор цеплялся за ее усталый голос, как за последнюю соломинку.

— Если бы я точно знала, что можно обменять у смерти свою жизнь на твою, я бы сделала это, не задумываясь. Господи, если бы я знала хоть одну молитву… Я бы молилась, как могла, но имею ли я на это право — я, отнявшая столько жизней? Могу ли я выпросить у смерти тебя?

Казалось, хуже быть уже не может. Долгое забытье давно стало предпочтительнее коротких и мучительных периодов сознания. Начались галлюцинации, и Бенвор как-то услышал ласковый шепот:

— Мальчик мой… Мой любимый мальчик…

Неясная женская фигура, кого-то удивительно напоминающая… Олквин внезапно узнал ее — и уже не понимал, сон это или явь. Мать склонилась над ним, невыразимо прекрасная, какой он ее никогда не помнил. Глаза цвета солнечной морской глубины были полны неземной печали и нежности. Потом ее туманный образ стал выцветать, пока окончательно не поблек, превратившись в бесплотное облако. Она снова оставила его. Бенвору захотелось заплакать, как в детстве. Чуда не произошло. Призраки не возвращаются в мир живых.

В горячечном мареве призрачный силуэт то и дело перемещался, пока снова не приблизился. Теперь в нем не было стольких красок. Единственный в этом мире реальный призрак касался лба Бенвора холодной невесомой рукой и скорбно смотрел на него прозрачными глазами, полными сверкающих слез. Призрачный шепот, переходящий в тихие рыдания, казался почти потусторонним.

— Только не умирай, — доносилось сквозь вязкий туман. — Не оставляй меня одну, умоляю, держись.

Очнувшись от холода и невозможности пошевелиться, Олквин увидел, как Джелайна тщательно прокаливает над свечой лезвие тонкого ножа.

— Прости меня, — сказала она, заметив, что юноша открыл глаза. — Я пробовала избавить тебя от лишних страданий, но как раз над нужной точкой вырос бубон, значит, придется прямо так. Прости.

Бенвор почувствовал, что раздет и крепко привязан, а в зубах что-то зажато. Он еще не успел ничего понять, как Джелайна отставила свечу и наклонилась.

Вся боль до этого, вместе взятая, не шла ни в какое сравнение с укусом раскаленного жала, впившегося там, где раньше и тронуть было нельзя. Бенвор рванулся, выгибаясь дугой, но веревки держали крепко. Сил на крик уже не было, или он просто сорвал голос. И спасительное беспамятство, как назло, не приходило, а Джелайна безжалостно повторяла ту же пытку снова и снова, каждый раз в другом месте. Казалось, это не кончится никогда, и юноша смутно помнил, что когда боль, наконец, стала переносимой, и его развязали, он проклинал Джелайну последними словами, гнал ее прочь от себя, велел убираться ко всем чертям и дать ему спокойно сдохнуть. В ту минуту Бенвор ее почти ненавидел. Уже проваливаясь в темноту, он слышал, как женщина тихо плачет.

— Мальчик мой любимый, только живи! Мне ничего не надо, лишь бы ты снова открыл глаза и стал прежним.

Оставляя яркие черные следы на первом снегу, двое всадников приблизились к выставленным прямо на дорогу соломенным вешкам. Рядом, чуть припорошенные белым, темнели старые, брошенные кострища.

— Что это такое? — недоуменно кивнул на вешки молодой солдат. Тот, что постарше, нахмурился, припоминая. Потом выругался и торопливо развернул коня.