Твой XIX век

„Вероятно, взятые Ивановским бумаги, — писал их первый исследователь Вячеслав Якушкин, — были предназначены к выдаче родным декабристов, но ими получены не были; быть может, Ивановский взял их даже с разрешения своего начальства“.

Недавно ленинградские ученые Вацуро и Гиллельсон пристальнее пригляделись к надворному советнику и литератору Андрею Ивановскому в период после окончания декабристского процесса, когда приговоры приведены в исполнение… Как-то уживались в Ивановском две довольно различавшиеся натуры. Исправный, культурный чиновник служит в III отделении, то есть тайной полиции, и одновременно печатается в журналах и альманахах. В 1828 году он сам издает альманах „Альбом северных муз“, где рискует, разумеется, без указания на авторство, напечатать смелые строки приговоренных людей — Рылеева, Александра Бестужева; позже пытается помочь ссыльным Федору Глинке, Александру Корниловичу.

Все это по тем временам было чрезвычайно смело, пахло каторгой или солдатчиной… Между тем шеф жандармов А. X. Бенкендорф очень доволен Ивановским, вполне доверяет ему, соглашается быть „восприемником новорожденной дочери“.

Когда до шефа дошло, что Пушкин находится в подавленном состоянии из-за запрещения ехать в армию, действовавшую против Турции (1828), Ивановскому было приказано навестить поэта и ободрить. Сохранились воспоминания чиновника об этом визите. Узнав, что можно ходатайствовать о присоединении к одной из походных канцелярий, Пушкин оживился и будто бы воскликнул:

„Вы не только вылечили и оживили меня, вы примирили с самим собой, со всем, и раскрыли предо мною очаровательное будущее! Я уже вижу, сколько прекрасных вещей написали бы мы с вами под влиянием бусурманского неба для второй книжки нашего „Альманаха северных муз“…

Мы обнялись.

— Мне отрадно повторять вам, что вы воскресили и тело, и душу мою“.

При этом свидании Ивановский, конечно, не признался Пушкину, что держит дома коллекцию его писем к Рылееву и Бестужеву. Этот секрет он открывал только самым близким людям и, кажется, вместе с ними жалел о загубленных литераторах.

Один из корреспондентов Ивановского писал ему довольно откровенно еще осенью 1826 года: „Назначьте свободную минуту, когда я могу приехать с Вашими письмами и моей благодарностью… Прошу Вас, ради самого неба, любезнейший Андрей Андреевич, для славы родины сохранить все, что осталось от нашего молодца вожатого“. Имелся в виду Александр Бестужев, бывший „вожатый“ декабристского альманаха „Полярная звезда“.

Трудно поверить, что такое письмо мог получить — и, видимо, с сочувствием прочитать и сохранить — видный чиновник секретной полиции, работавший в комиссии, которая осудила и Рылеева и Бестужева…

Впрочем, ссылаясь на расстроенное здоровье, Ивановский в начале 1830-х годов вдруг просится в отставку. Бенкендорф огорчен, уговаривает — но тщетно… Не пожелал перспективный чиновник перспективнейшего ведомства дождаться неминуемых генеральских чинов и окладов. Он поселяется в глухом псковском имении Гривине Новоржевского уезда (а в Гривине чердак, а на чердаке сундук…). Оттуда Ивановский иногда отправляется в столицу или на заграничные курорты; в общем, ведет жизнь незаметную и оканчивает ее в 1848 году, на 57-м году жизни.

Можно ли за внешней биографией разглядеть потаенную?

* * *

Одним из немногих осведомленных был сосед Ивановского, владелец другого псковского имения Александр Николаевич Креницын. Имя это сегодня известно только немногим специалистам. Между тем оно заслуживает большего. Мало, очень мало мы порою знаем о людях, несомненно того достойных… Впрочем, Александр Креницын попал в известный Алфавит декабристов. Это значит, что о нем говорилось, упоминалось на следствии. Изгнанный еще в апреле 1820 года из Пажеского корпуса за вольнодумство и оскорбление гувернера, Креницын был разжалован в рядовые, выслан в Полтаву, однако благодаря друзьям оставался „на столичном уровне“. Из сохранившейся переписки его видно, что он хорошо знал Баратынского, Кюхельбекера, Александра Бестужева и сам был автором сатирической поэмы „Панский бульвар“, к сожалению пропавшей.

Дослужившись за пять лет до прапорщика, Креницын 30 января 1825 года просился в отставку, на что последовала грозная отповедь Александра I: