Твой сын, Одесса

«…не складывать ни на минуту оружия в борьбе против немецких оккупантов. Беспощадно расправляйтесь с захватчиками, бейте их на каждом шагу, преследуйте по пятам, уничтожайте их, как подлых псов… Пусть в нашей Одессе грозно пылает пламя партизанской мести».

И оно пылало, это пламя!

Шестнадцатого октября партизаны Бадаева встретили фашистов огнем у входа в нерубайские катакомбы. На вторую ночь на нерубайском кладбище был сильный бой. Говорят, его вели моряки из отряда прикрытия. Шли они из-под Дальника в катакомбы Холодной Балки да заблудились в тумане. Пять часов горстка морских пехотинцев дралась против целого полка, почти две сотни карабинеров полегло… Кто-то бросил гранату под машину с солдатами у Дюковского парка… Обстреляли фашистскую колонну на Слободке. На Маразлиевской взлетела в воздух румынская комендатура — погибло полторы сотни немецких и румынских офицеров, собравшихся на совещание, Вот и сейчас на столбе, над самой головой у Яши, висит объявление, в котором фашисты обещают за поимку и выдачу властям главаря «диверсионной банды» десять тысяч марок. Яша улыбается — ведь это он доложил Бадаеву о назначенном в комендатуре совещании офицеров гарнизона!

Ах, как хотелось Яше быть в катакомбах, участвовать в боях, быть героем на виду у товарищей! А тут сиди в одиночестве… Иногда ему хотелось втоптать в землю коробки с ваксой и растрощить ненавистный рундучок. Но вспоминал Бадаева, его приказ и, потихоньку выругавшись, снова Яша выбивал щетками чечетку, кричал-нахваливал одесский блеск.

Фашисты не обращали внимания на рыжеватого, одетого в старые лохмотья паренька. Только однажды у Яшиного рундучка остановилось двое в темно-желтых мундирах: высокий майор с большим носом и тонкими, аккуратно подстриженными усиками и коротконогий локотенент с маленькими красными кроличьими глазками. Пьяный локотенент в чем-то убеждал майора, показывая пальцем то на Яшу, то на банки с ваксой.

— Агент секрет! Шпион!

Майор презрительно кривил губы, качал головой и отвечал односложно:

— Ну-и, нет.

«Подозревает гад, что я за вокзалом слежу, не верит красноглазый, что сапоги чищу», — догадался Яша и еще веселее забарабанил щетками по рундучку:

— Честь имею за две леи вашие ботиночки сделать, как картиночки!

Майор криво усмехнулся, а локотенент что-то буркнул ему и, выпятив большой квадратный подбородок, подошел к Яше вплотную, с размаху поставил на рундучок запыленный сапог:

— А луструй гетеле! Чисть!

В душе Яша пожелал локотененту сто болячек в самые разнообразные места и первую встречную пулю в голову, но, вспомнив наказ Бадаева быть самым угодливым чистильщиком во всей Одессе, привстал со стульчика и, растянув губы в улыбке до ушей, поклонился локотененту чуть ли не до носка сапога, схватил бархатку и ловко вытер пыль. Бормоча что-то невнятное, он так усердно натирал щетками смазанные кремом голенища, что можно было подумать: всю жизнь только и делал, что чистил офицерские сапоги.

Дядь Мишина вакса, действительно, была бесподобным кремом. Вскоре в голенищах локотенента отражалась вся привокзальная площадь, как в зеркале. Румынский офицер это заметил, и сперва удивление, а затем довольство отразилось на его лице. Но когда Яша, закончив работу, протянул руку за двумя леями, локотенент презрительно оттолкнул ее носком сапога:

— Иеши афары!

— Будь доволен, парень, что ты чистил сапоги самому локотененту Чорбу, — смеясь, сказал по-русски майор.

Оба темно-желтые самодовольно рассмеялись и ушли.

— Поверил, собака! Поверил, что я настоящий холуй! — облегченно вздохнул Яша и почувствовал будто какая-то тяжесть свалилась с его плеч.

— Подходи, не жалей ни марок, ни леи!

Впрочем, этому верили не только фашисты. Третьего дня, когда Яша, устав расхваливать неповторимый одесский блеск и разомлев от жары, задремал, в рундучок тарарахнул увесистый кусок кирпича, чуть не опрокинув все хозяйство незадачливого чистильщика. Яша схватился на ноги, как ошпаренный.