Твой сын, Одесса

Яша в этом галдеже и суете был как рыба в воде. Он выбивал сапожными щетками чечеточную дробь и нараспев приговаривал:

— «Одесский блеск»! От Гамбурга до Сингапура моряки всех флагов чистят штиблеты только «Одесским блеском»! Перед сапогом, надраенным «Одесским блеском», кавалеры бреются, барышни тают и ахают, ахают и тают! Пижон должен быть пижоном даже на войне! Пятнадцать капралов, паяривших вчера сапоги «Одесским блеском», сегодня произведены в локотененты!.. ²

Конечно же, ни вчера, ни позавчера, ни третьего дня ни капралы, ни локотененты у Яши сапог не чистили. Но чего только не придумаешь, чтобы тебе поверили и не погнали от вокзала!

— Последняя банка «Одесского блеска»! Последняя банка неповторимого блеска! — выкрикивал Яша. — Рецепт утерян! Изобретатель утонул при неудачной попытке эвакуироваться. Спешите воспользоваться «Одесским блеском»!

Яша изо всех сил старался говорить побойчее, повеселее выбивать щетками, даже улыбался каждому проходящему румыну, а в душе чуть не плакал от злости. В городе шли облавы и аресты, на афишных тумбах каждый день вывешивались приказы с угрозами расправы за малейшее «нарушение порядка»: за храпение оружия — расстрел, за связь с «агентами большевистской разведки» — полевой суд, за хождение по улицам после комендантского часа — смертная казнь, за плохую светомаскировку окон — каторга. Вывешивались списки расстрелянных. На Чумке каждую ночь слышны были автоматные очереди — то фашисты расправлялись с «подозрительными элементами». На Новом базаре и Греческой площади стояли виселицы…

Яша вспоминал листовки, которые сам расклеивал: «…не складывать ни на минуту оружия в борьбе против немецких оккупантов. Беспощадно расправляйтесь с захватчиками, бейте их на каждом шагу, преследуйте по пятам, уничтожайте их, как подлых псов… Пусть в нашей Одессе грозно пылает пламя партизанской мести!»

И оно пылало, это пламя!

Шестнадцатого октября партизаны Бадаева встретили фашистов огнем у входа в Нерубайские катакомбы. 'На вторую ночь на нерубайском кладбище был сильный бой. Говорят, его вели моряки из отряда прикрытия. Шли они из-под Дальника в катакомбы Холодной Балки да заблудились в тумане. Пять часов горстка морских пехотинцев дралась против целого полка, почти две сотни карабинеров полегло… Кто-то бросил гранату под машину с солдатами у Дюковского парка. Обстреляли фашистскую колонну на Слободке. На Маразлиевской взлетела в воздух румынская комендатура — погибло полторы сотни немецких и румынских офицеров, собравшихся на совещание. Вот и сейчас на столбе, над самой головой у Яши, висит объявление, в котором фашисты обещают за поимку и выдачу властям главаря «диверсионной банды» десять тысяч марок. Яша улыбается — ведь это он доложил Бадаеву о назначенном в комендатуре совещании офицеров гарнизона!

Ах, как хотелось Яше быть в катакомбах, участвовать в боях, быть героем на виду у товарищей! А тут сиди в одиночестве… Иногда ему хотелось втоптать в землю коробки с ваксой и разломать ненавистный рундучок. Но вспоминал Бадаева, его приказ и, потихоньку выругавшись, снова выбивал щетками чечетку, Кричал-нахваливал «Одесский блеск».

Фашисты не обращали внимания на рыжеватого, одетого в старые лохмотья паренька. Только однажды у Яшиного рундучка остановилось двое в темно-желтых мундирах: высокий майор, с большим носом и тонкими, аккуратно подстриженными усиками, и коротконогий локотенент, с маленькими красными кроличьими глазками. Пьяный локотенент в чем-то убеждал майора, показывая пальцем то на Яшу, то на банки с ваксой.

— Агент, секрет! Шпион!

Майор презрительно кривил губы, качал головой и отвечал односложно:

— Ну-и, нет.

«Подозревает, гад, что я за вокзалом слежу, не верит, красноглазый, что сапоги чищу», — догадался Яша и еще веселее забарабанил щетками по рундучку:

— Честь имею за две леи вашие ботиночки сделать, как картиночки!

Майор криво усмехнулся, а локотенент что-то буркнул ему и, выпятив большой квадратный подбородок, подошел к Яше вплотную, с размаху поставил на рундучок запыленный сапог.

— А луструй гетеле! Чисть!

В душе Яша пожелал локотененту сто болячек в самые разнообразные места и первую встречную пулю в голову, но, вспомнив наказ Бадаева быть самым угодливым чистильщиком во всей Одессе, привстал со стульчика и, растянув губы в улыбке до ушей, поклонился локотененту чуть ли не до носка сапога, схватил бархатку и ловко вытер пыль. Бормоча что-то невнятное, он так усердно натирал щетками смазанные кремом голенища, что можно было подумать, всю жизнь только и делал, что чистил офицерские сапоги.

Дядь Мишина вакса действительно была бесподобным кремом. Вскоре в голенищах локотенента отражалась вся привокзальная площадь как в зеркале. Румынский офицер это заметил, и сперва удивление, а затем довольство отразилось на его лице. Но когда Яша, закончив работу, протянул руку за двумя леями, локо-тенент презрительно оттолкнул ее носком сапога:

— Иеши афары!

— Будь доволен, парень, что ты чистил сапоги самому локотененту Чорбу, — смеясь, сказал по-русски майор.