Твой шёпот в Тумане

Вернувшись в дом, мы просто уселись на койку, не глядя друг на друга. Уже и не важны были ни дрова, ни обед, ни вард, даже иллюзия Лестры слетела с моего истинного облика.

— Её нужно похоронить, — тихо шепнула Эмбер и увалилась на спину. — Какой бы эгоисткой она ни была она наша сестра.

— Не говори о ней плохо, — устало выдохнула я. — Ей есть за что меня винить.

Есть за что укорять.

Эмбер зло хмыкнула.

— За что? — грубо уточнила она и тут же сама ответила, не давая мне и рта раскрыть: — За то, что тянула нас на себе и от голоду помереть не дала. За это?

Или, может, за то, что не дала отцу обернуться и убить нас. Винить, что не смалодушничала, как Лестра, и не сделала вид, что не знаешь, что на улице у сарая происходит. Я ей до сих пор этой трусости простить не могу. За что корить тебя, Томма?

Я тяжело вздохнула, понимая, о чём говорит сестра.

— Ты предвзято судишь обо всём, — прошептала я.

— Нет. Это ты слишком снисходительна к нам.

— Ты многого не знаешь, — возразила я.

— Я знаю, что ты убила папу прежде, чем он стал мертвецом, — Эмбер приподнялась и села, свесив ноги с кровати. — Ты забываешь порою, Томма, что я не дите. Была я тогда рядом с сараем и видела всё, что происходило. Отец мог забрать нас с собой в Туман. Он пришёл уже обращённым. И не убей ты его, это сделала бы я.

— Ты же была в доме, — удивлённо шепнула я. — В доме, Эм.

Сестра лишь качнула головой, и устало улыбнулась.

— Мне было не семь лет, Томма, а семнадцать. Ты упорно не хочешь видеть, что я уже давно и выросла, и повзрослела. Я видела, каким вернулся отец, понимала, что он умирает и как он умирает. Видела тьму, что клубилась в нём. Почувствовала. когда он только к дому нашему подошёл. Я ослушалась тебя и, пока Лестра металась по комнате, не зная, в какую дыру со страху забиться, я вышла на улицу и проскочила в сарай за топором. Ты безумно любила отца и у меня были серьёзные опасения, что ты не сможешь помочь ему уйти. Тогда это сделала бы я.

Слушая Эмбер, я обмирала от ужаса. Я ведь думала все эти два года, что события того жуткого вечера остались известными лишь мне и Лестре, а оказывается, и маленькая Эмбер всё знала и осознавала.

— Да, Эм, ты совсем выросла. Прости меня, прости, что не замечала этого.

Она улыбнулась, в её глазах загорелся тёплый огонёк.

— Я всегда любила тебя больше всех. Когда мамы не стало, ты заменила мне её и я совсем не против проявления твоей сестринской любви. Но порою её бывает слишком много.

Потянувшись, я прижала так похожую на меня внешне, девушку к себе.

— Я люблю тебя, Эмбер. Ты для меня самый родной и близкий человек и так будет всегда.

— Нужно похоронить Лестру. — тихо выдохнула она, — так же, как маму. То, что бродит в тумане, уже не наша сестра.

Кивнув, я поднялась и. пройдясь по комнате, нашла старое платье Лестры и её игрушку, что шила мама. С этими вещами мы вышли во двор. Взяв лопату, я углубила одну из трёх ям.

— Вард скачет, — шепнула Эм, — если не хочешь, чтобы он тебя нашёл, накинь иллюзию.

Кивнув, я вмиг сделала так, как она сказала, при этом не выпуская лопату из рук.

Глава 30

Послышалось ржание лошадей за покосившимся забором. Мужские голоса. Потом всё стихло, и во двор вошёл вард. Вид у него был просто кошмарный. Уставший, осунувшийся, под глазами чернота. Будто он неделю не спал. Даже его необычные ‹ пепельные волосы были собраны в небрежный высокий хвост, в котором играл ветер, взлохмачивая локоны. Быстро оглядевшись, он бросил недобрый взгляд сначала на меня и Эм, а потом на могилы.

Несколько мгновений не понимая, и в глазах его вспыхнуло недоброе пламя. И чем дольше он смотрел на вырытые ямы, тем более яростное бешенство проступало на его лице.

— Вы чем тут занимаетесь?! — взревел он, приближаясь.

Я мгновенно отступила от него, боясь, что он услышит мой запах. Напуганная, вообще, забыла, как дышать. Поджилки затряслись при виде, как его лицо покрывается мелкой изморосью. Я глазам своим не верила. Но на бровях и подбородке мужчины был самый настоящий иней.

Вард Вульфрик повёл носом, и я отступила ещё на шажок. А потом и вовсе встала возле цветущих гиацинтов: от них исходил очень сильный аромат, и я надеялась, что он собьёт мужчину. Эмбер же храбро держалась впереди меня и вида, что ей страшно, не подавала. Вздёрнув подбородок, она прижимала к груди платье и игрушку Лестры.

Северянин, наконец, оторвал свой взгляд от пустых могил и уставился на нас.

— Я задал вопрос! Отвечать! — прошипел он зло.

— Мы хороним сестру, вард, — недрогнувшим голосом ответила Эмбер.

Оскалившись, он шагнул ближе, и, казалось, сейчас нам просто за такие дела головы посворачивает.

— Нет— рявкнул он. — Пока я не увижу её тело, запрещаю говорить о том, что Томмали мертва. Она жива! Жива! Это ясно. Мне нужны её вещи, то, что она носила на теле или держала в руках постоянно. И никаких похорон. Заройте эти ямы, и даже думать не смейте о ней, как о мёртвой. Я надеюсь, вы обе меня поняли.